Лика подмигнула Алисе, шепча: «Видишь? Он уже не рисует кресты».

«Иногда следы ведут не назад, а вперёд».А вечером, когда город затих, Марк принёс в домик Алисы термос с какао и свой блокнот. Стихи в нём теперь были перечёркнуты не злостью, а нежностью. И на последней странице, под её портретом, стояло:

Осень начала окрашивать листья в багрянец, а ветер приносил с моря запах грозы. Алиса стояла на причале, разглядывая старую фотографию, которую ей тайком сунула Лика. На снимке – Марк лет шестнадцати, с разбитой губой и глазами, полными ярости, держит в руках доску для серфинга с надписью «Ангелина». Сзади маячил маяк, тот самый, что теперь светился на их фреске.

– Он после аварии месяц не говорил, – Лика, облокотившись на перила, щёлкала семечки. – Потом взял топор и изрубил эту доску. Говорил, что море забрало всё, даже его голос.

Алиса сжала фотографию так, что края впились в ладонь. Она представила его – юного, сломанного, бьющего топором по дереву, которое пахло родителями. Ей захотелось обнять этого мальчика, но Марк сейчас был заперт в кофейне, как всегда, по воскресеньям.

– Почему он не уехал? – спросила она, глядя на чаек, рвущих рыбу вдали.

– Думаешь, не пытался? – Лика плюнула шелуху в воду. – В двадцать лет сбежал в Питер. Устроился барменом, даже девушку нашёл – Катю. Но однажды увидел во сне море, которое зовёт его «предателем», и… вернулся. Катя за ним – рыдала, умоляла. Он выгнал. Сказал, что не хочет, чтобы кто-то ещё утонул в его прошлом.

Алиса почувствовала, как в груди зашевелились чёрные крылья. Она вспомнила, как неделю назад Марк впервые взял её за руку, чтобы поправить мазок на фреске. Его пальцы были тёплыми, но дрожали, будто под кожей бились пчёлы.

– Зачем ты мне это рассказываешь? – прошептала она.

– Потому что ты уже в его сети, рыбка. – Лика грустно улыбнулась. – А он даже не понимает, что сам попался.

Ночью Алиса прокралась к кофейне. Окно на втором этаже, где жил Марк, светилось. Она знала, что он пишет – каждую ночь, с двух до четырёх, как рассказывала Лика. Подняв капюшон, она прижалась к стене, стараясь не шуметь.

– …а твои руки пахнут акварелью и ложью, – его голос, приглушённый стеклом, резал тишину. – Ты рисуешь мосты там, где я взрываю проливы…

Она замерла. Он читал стихи вслух, как молитву или проклятие. Сердце колотилось так, что вот-вот выпрыгнет. Подняв телефон, Алиса включила диктофон.

– …и я тону в твоих глазах, зная, что ты – маяк, заманивающий на скалы…

Окно распахнулось. Марк высунулся наружу, с сигаретой в зубах, и Алиса присела в кусты. Он что-то бормотал, размахивая руками, потом резко умолк. Через минуту вниз полетел смятый листок. Она подобрала его, едва дождавшись, когда окно захлопнется.

Пью боль, чтобы не забыть, кто я.…»«Твоё имя на губах – как соль на ране.

Она бежала домой, словно за ней гнались призраки. А утром Марк стоял на пороге её домика, мокрый от дождя, с глазами дикого зверя.

– Ты подслушивала. – Это было утверждение.

– Я… – Алиса попятилась, натыкаясь на мольберт.

Он шагнул вперёд, выхватив из её кармана смятый листок.

– Ты думаешь, что, ковыряясь в моих ранах, поможешь? – он рванул листок пополам. – Ты как они все! Хочешь вытащить драму для вдохновения? Нарисуй тогда – вот он, уродец, который боится собственной тени!

– Марк, я…

– Выйди. – Он указал на фреску, видневшуюся из окна. – Нарисуй, как я кричу в пустоту! Как разбиваю чашки об стену! Как ненавижу себя за то, что дышу, пока они…

Он схватился за голову, будто пытаясь вырвать мысли. Алиса протянула руку, но он отшвырнул её так, что она ударилась о стол.