– Вы заснёте стоя? – голос Марка заставил её вздрогнуть. Он стоял рядом, держа два термоса. – Кофе. Чтобы не уснула и не разбилась.

– Спасибо, – она взяла термос, их пальцы ненадолго соприкоснулись. Его рука была обожжена – старый шрам от кофемашины, как позже объяснит Лика. – А вы… останетесь? Поможете?

Он фыркнул, но не ушёл. Сел на парапет, наблюдая, как она набрасывает контуры углём. Ветер трепал его чёрные волосы, сдувал окурки с тротуара в воду. Молчание между ними было уже не колючим, а мягким, как пенка на капучино.

К полудню Алиса закончила эскиз. Марк подошёл ближе, изучая рисунок. Его бровь дернулась, когда он увидел маяк – точную копию того, что стоял на краю мыса.

– Здесь не будет маяка, – сказал он резко. – Закрасьте.

– Почему? – Алиса повернулась, улавливая дрожь в его голосе. – Он же часть пейзажа.

– Закрасьте, – он схватил банку с краской, но она перехватила его руку.

– Марк, – её голос звучал тише волн. – Это просто рисунок.

Он вырвался, отступив на шаг. Глаза горели, как угли.

– Вы везде лезете со своими красками, думая, что всё можно переписать? – он ткнул пальцем в стену. – Маяк – это не «просто рисунок». Это место, где…

Он не договорил. Развернулся и зашагал к кофейне, оставив следы мокрых ботинок на песке. Алиса смотрела ему вслед, сжимая кисть. Лишь через час она заметила, что на стене, рядом с эскизом маяка, он нарисовал чёрной краской крест. Маленький, почти незаметный.

Вечером Лика затащила её в свой бар «Якорь». Внутри пахло деревом, пивом и чьей-то несбывшейся мечтой. На стене висела гитара с разорванными струнами.

– Маяк, – Лика поставила перед Алисой рюмку текилы. – Там погибли его родители. Паром «Ангелина» разбился о скалы. Марк должен был быть с ними, но остался у друзей. Выжил. Теперь считает, что украл их жизни.

Алиса выпила залпом. Огонь в горле не смог перебить холод в груди.

– Почему он не сказал…

– Потому что вы рисуете его боль, – Лика перевесила ноги через стул. – А он, как тот дурак, верит, что если спрячет воспоминания в чёрный ящик, они не взорвутся.

Ночью Алиса вернулась к стене. При лунном свете крест казался раной. Она достала золотую краску и превратила его в крылья чайки, взлетающей к маяку. Рядом вывела: «Простите». Не зная, кому – ему или себе.

Утром Марк стоял у стены. В руке он сжимал её набросок, найденный в кофейне – Алиса изобразила их обоих: он с блокнотом, она с кистью, а между ними мост из слов и красок. На обороте было написано: «Море стирает следы, но не память».

– Вы… – он обернулся. Глаза были красными, будто не спал. – Почему чайка?

– Потому что они всегда возвращаются, – она подошла ближе. – Даже если их гонит шторм.

Он протянул ей листок – стихотворение, переписанное аккуратным почерком:

Превращая в паруса…»«Я роняю слова в бездну, Они становятся волнами. Ты ловишь их кистью,

– Это… черновик, – он поправил очки. – Не смейтесь.

Алиса взяла листок, их пальцы снова встретились. На этот раз он не отдернул руку.

– Я нарисую ваш маяк, – сказала она. – Но только если вы нарисуете со мной.

Он молча кивнул. Когда они начали, его первая линия дрогнула. Но к полудню на стене уже светился маяк – не мрачный, а тёплый, с огнём, который не гаснет даже в самой густой тьме.

К вечеру фреска ожила. Маяк сиял золотыми бликами, а волны у его подножия, написанные смесью бирюзы и серебра, казалось, шевелились от ветра. Марк стоял в метре от стены, сжимая в руке кисть, как нож. Его мазки были резкими, угловатыми, будто он вырезал правду из камня. Алиса наблюдала, как он добавляет тени к скалам – чёрные, глубокие, но с проблесками лазури в расщелинах.