– Напугать хотел?

Ни звука. К стыду примешалось чувство неловкости. Хороша я, загоняла бедную птичку до куриного инфаркта...

– Стоит признать, что у тебя получилось, – нехотя призналась я. – Но впредь давай договоримся, если ты хочешь спокойной и сытой жизни… – Алый гребешок едва заметно дрогнул. – … то прекращаешь свои попытки меня напугать, и ведёшь себя как нормальный петух. А я тебе чего-нибудь вкусненького куплю. Просо там или горошек. Что вы, петухи, больше всего любите? Ну? По рукам? То есть, по крыльям?

Кокот неспешно поднялся и вдруг издал тихий смешок и, не размыкая рта… тьфу-ты! Клюва. Не размыкая клюва, проговорил:

– А всё-таки смерть до чего забавные феечки в этом Литлвиладже живут. Знал бы, не затягивал так с переездом...

От неожиданности я чуть не рухнула на пятую точку, а Кокот вдруг воинственно распушил перья на шее, наклонил голову вперёд, растопырил в стороны крылья и опрометью кинулся к ведущей на улицу калитке, над которой тёмным пятном возвышалась широкоплечая фигура.

Поначалу я испугалась: ночь на дворе, а я тут один на один с незнакомцем, да ещё в таком виде, что хоть сквозь землю от стыда проваливайся. Потом разозлилась: ладно я сглупила – в собственном дворе, между прочим, – а он? Кто позволил ему там стоять и за опрометчивыми девицами подглядывать?!

Когда Кокот с разбегу наскочил на чужака, от моего петуха реальной угрозы не ожидавшего, а потому и не убравшего сложенных на заборчике рук подальше от зловредного клюва и острых когтей, окрестности второй раз за ночь огласило то самое ругательство, из-за которого некоторые из моих кузенов мыли рот с мылом. И я, удовлетворённо хмыкнув, велела:

– Фу, Кокот.

Незнакомец закашлялся, а я с победным видом удалилась в дом, очень надеясь, что у мужчины при возможной встрече хватит ума и такта не напоминать мне о досадном ночном происшествии. Я-то его рассмотреть не успела – в темноте было заметно лишь, что он чрезвычайно высок, да основательно широк в плечах – и вряд ли узнаю. А вот он мог догадаться, кто среди ночи бегает по некромантскому двору за проклятым некромантским петухом…

Поднявшись наверх я во второй раз за ночь ополоснулась, поменяла сорочку на свежую и снова легла в постель. Мне казалось, что после такой изнурительной пробежки, я засну мертвецким сон. Но сон не шёл. Постель стала неудобной, подушка слишком мягкой, одеяло тяжёлой, а звуки ночного дома откровенно бесили. Мне то мерещились чьи-то шаги, то слышался скрип половиц, то будто кто-то вздыхал внизу…

И когда я совсем уже решилась встать, чтобы заняться делами: например пойти в секретную комнату и попытаться отыскать записи Мёрфи, если они были, конечно, меня всё-таки сморило.

Во сне я ходила по кладбищу в сопровождении Джейми. Мальчишка по-прежнему был бос, но зато в цилиндре и смокинге. В руках его была веточка физалиса.

– Это цветы из сада супруги господина бургомистра, – сказал он и протянул мне цветок. – Она сама их вырастила.

Красные фонарики вдруг раскрылись, будто клюв у невиданной птицы, и оттуда на меня уставились горящие зелёным пламенем глаза.

– Куо! – сказал Джейми, и я бросила в него оказавшуюся в моей руке палку.

– Куо! – обиделся он и вдруг превратился в Кокота.

– Иди прочь! – велела я, но петух отказался уходить, он в клюве принёс мне мою палку, и я принялась её кидать, а он с радостным клёкотом бегал между могил и раз за разом мне её возвращал…

В общем, нечему удивляться, что проснулась я в холодном поту. Солнце уже встало, хотя поднялось невысоко, и я решила не залёживаться.

Переодевшись и умывшись, спустилась вниз. Насыпала Кокоту в миску обещанного гостинца – сегодня это были лишь хлебные крошки, но петух от угощения не отказался. Затем наскоро приготовила завтрак из нескольких бутербродов и, прихватив кувшин с молоком, оставленный молочником у крыльца, поспешила к своему помощнику.