Покупателей – ноль. Чистота точно в кунсткамере. На стеллажах хрусталь. Дрожит, переливается в свете витрин разнообразнейшая и, видно, дорогая посуда. В простенках, на потолке – антураж, зеркала. Мы размножились в них, будто кинологические черти, когда на нас обратила внимание карамельно-розовая трибада.14

– Игорь, чего она? Уставилась.

– Делай вид, типа, мы Белка и Стрелка.

– Кто? – с усмешкой спросила Людмила.

– Улыбайся, – режиссировал я под сурдинку.

Я на минуту отвлекся, напевая: «Орлёнок, орлёнок…», как вдруг прозвучало:

– Хочу – апельсин! – Людмила показывала пальцем на аккуратно составленную горку цитрусовых.

– Бери, кто тебе не даёт?

– Да, но я не знаю, сколько что стоит!

– Люда (блин) какая муха тебя укусила? Ценники под носом: читай…

– Где? Я не вижу.

А заслышав русскую речь, продавщица еще больше насторожилась. В своем воображении я четко представил обозленных овчарок и элегантных гестаповцев, прикрывающих скрещенными ладонями нижнюю чакру муладхара.

– Что это?! – прокричала твердыня силы на полную мощь своих потрясающих легких.

– Где – это? – оторопело переспросил я жену.

– Булочка! – лицо Людмилы просияло, будто внутри у нее включился прожектор.

Я показал жене ценник. Она, поперхнувшись, упрямо сказала:

– Хочу!

– Люда, – произнес я как можно теплее, – в пересчете на наши деньги, этот (блин) кусок теста тянет на шестьсот рублей! Шесть сот, понимаешь?

– Да.

– Шесть сот! – я старательно вложил в уши жены интонацию астрономического значения еще раз.

– Хочу! – но теперь уже тихо повторила она, сверкнув глазами, полными удушающих слез.

Немка шагнула вперед…

– Идиотка, положи булку! – прошипел я придушенным зайцем.

– Nein!15 – ледяным, рассыпчатым залпом прокатилось по торговому залу немецкое эхо.

Не деньги удручают, а их отсутствие. Я завелся. Я трещал как механический, заведенный болван про другой магазин, в котором цены на продукты «не бешеные». Я напомнил Людмиле о том что, если мы хотим добраться до цели то, необходимо во всём себе отказывать. А между тем слёзы Людмилы, точно хрустальные бусы, катились под ноги врагу. И меня это бесило!

Разобщенные мы вышли из лабиринта товаров. Паточный городишка в мгновение ока сделался тусклым и совершенно безрадостным. Наши рты рожали чудовищ. Жемчужные облака обрушились, осыпаясь, казалось, липкими насекомыми с мягкими лапками. Мы пронзали один другого словами как острыми стрелами притом, что я отчётливо понимал, что неправ – неправ… Но я кричал, изобличал, уверял… Я выскочил из веломобиля и пошёл наугад, как дурак, не разбирая дороги. Во мне бушевали вихри, сонмы мучений, ниспадающих молний…

В бессознательном состоянии, мы не заметили, как вкатились в город под названием Бад Олдеслое, в котором, разумеется, помирись.

Однообразие утомляло. Тишайшие, дремотные улицы, повсеместное цветочное украшательство, порой, нас доводили до одури. В голове так и сыпались пафосные, обличительные диатрибы и хотелось крикнуть: «Эй, домоседы, очнитесь: русские в городе!» Ну, а если без шуток то, на поиски «языка» иной раз уходила уйма драгоценных минут. Однако именно разности-несуразности нас окончательно примирили. Омытые радостью, мы едва не влетели в аварию.

– Ой, мадам, мы вас не сразу заметили! Просто вы так резко свернули… Простите, тысячу извинений…

Из открытого автомобильного окна, казалось, раскаленного докрасна «Opel Corsa», фрау с комбинационными глазками, не обращая внимания на извинения с нашей стороны, без предисловий полоснула вопросом:

– Holland?

– Голландия? – переспросил я. – Нет, драгоценная, вы ошиблись. Мы русские – русские из Ленинграда…