И было некое извращенное таинство в этой схожести малыша с НИМ! Как будто у меня теперь свой маленький Айсберг, и он меня любит. Безгранично и абсолютно.

В роддом за мной приехали тетя Лара и Миша. Его, естественно, приняли за отца Леши и вручили ему сверток в голубом одеяле и бантах. Внутри все взбунтовалось, но при виде счастливого лица Мишки и радостной улыбки Ларисы Николаевны я успокоилась. Пусть подержит младенца. Это ничего не значит. Потому что мой сын пусть и записан на мою фамилию, но он никогда не станет Михайловичем.

- Какое чудное одеяльце! Впервые такое вижу у нас, это из Испании? Или Турция?

Щебетала медсестра и трогала мягкую плюшевую ткань лазурного цвета.

- Здесь даже буковка А имеется.

Потом я буду долго рассматривать это одеяло. Потому что ни Лариса Николаевна, ни Миша его не покупали…. А еще… еще я не могла понять, откуда там взялась буква А. И кто мог его принести. Может быть, я заказала с другим приданым или в магазине что-то перепутали. Но одеяло прекрасное и безумно красивое.

Только одно меня насторожило в день выписки. Я снова увидела тот джип, как в лесу. Миша обещал пробить, но… номера не прошли ни по одной базе. Где-то внутри кольнуло надеждой… почудилось, что вдруг… а потом эта надежда сдохла. Даже если бы он и приехал, то только ради того, чтобы причинить мне боль! Как и всегда.

Пусть никогда не приезжает! Нам и без него будет хорошо. Мне и моему маленькому Льдинке.

6. Глава 6

Я думал, что мне станет легче, что я забуду, как она выглядит, ровно через пару дней, если не буду ее видеть. Как раньше. Как с каждой до нее. И не получалось. Ни хрена у меня не получалось. Стало хуже. Оказывается, я успел привыкнуть, что она рядом. Ведь никто до нее настолько рядом не оказывался. Меня начало ломать по ней, едва ее не оказалось в моей досягаемости. Я справлялся где-то пару часов. Наверное, так люди пытаются завязать с зависимостью. Они кажутся себе крутыми и могущественными царями над собственными эмоциями и желаниями. Считают, что по щелчку пальцев можно выкинуть из своей жизни то единственное, что приносит кайф и взрывает нирваной сознание. А потом проходят первые часы, и уверенность начинает таять пропорционально адскому желанию получить свою дозу. Теперь я их понимал. Наркоманов, которых всегда искренне презирал. Оооо, как я их хорошо понимал...

(с) Отшельник. Ульяна Соболева

Он должен был видеть ее каждый день. Это наваждение росло с какой-то невозможной силой. Видео отчеты, фото, прослушка ее звонков, проверка смсок. Тонны гигабайт информации. Все о ней. Про нее. Вспомнил, как однажды чуть не потерял ее, как отпустил в этот гребаный Израиль. Поиграл в прятки и чуть не сошел с ума:

«– Войдите.

Гройсман зашел бочком, чуть наклонив голову и сгорбатив спину. Как опасливый пес, который знает, что может огрести от хозяина. Опасливый, но умный и пронырливый.

– Петр Ростиславович…простите, что беспокою, но это очень важно.

Почему-то сразу понял, что о ней пойдет речь. Нутром почуял, инстинктами звериными и тут же отложил ноутбук. Все, что касалось ее, даже самая нелепая мелочь его интересовала.

Он даже вел по ней дневник. Записывал ее привычки, вел учет ее родинкам, шрамам и царапинам. Ему нравилось конспектировать о ней все, как бешеному маньяку, который контролировал каждый ее шаг и дышал ею, как воздухом. Он знал, где ей нравится больше, когда он лижет, сбоку от вершинки клитора, где нравится больше, когда потирает его пальцем, с каким нажимом кусать ее сосок, и как глубоко проникать в нее пальцами, и с какой амплитудой доводить до исступления так, чтобы она проливалась оргазмами на его пальцы. Он изучил ее, как карту мира, и мог найти каждую выемку с безошибочной точностью, но в то же время она оставалась для него полной загадкой. Потому что он адски желал пробраться к ней в голову и под ее грудину. Но не знал и не умел как. Называя ее своей вещью, он безумно хотел быть любимым хозяином. Хозяином стал… а вот любимым мог только мечтать и ненавидеть ее за это. За свои несбыточные идиотские мечты. Как когда-то мечтал быть любимым своей матерью и так же презирал себя за это, потому что его никогда не любили.