Папа умер, когда я была совсем маленькой, поэтому я практически не почувствовала утраты. В детстве столь трагичные события проходят как бы по касательной, не оставляя на душе шрамов.

Во взрослом же состоянии смерть воспринимается донельзя остро. Она пугает. Выбивает почву из-под ног. Заставляет усомниться в справедливости бытия.

По мусульманским канонам хоронить умерших принято в день смерти. Поэтому с восходом солнца в доме воцаряется траурная суета: туда-сюда ходят мужчины в длинных одеяниях и тюбетейках, а из комнаты покойного доносятся молитвы на арабском языке.

В первой половине дня я вижу маму лишь мельком. Она выглядит измученной и глубоко несчастной, но, в целом, держится неплохо. Вероятно, потому что с головой погружается в похоронные хлопоты. Ведь задача достойно проводить Анвара Эльдаровича в последний путь лежит на ее плечах.

Отвлекаю маму от разговора с муллой и тихо интересуюсь, сообщили ли Тимуру о смерти отца. Она коротко кивает. Мол, да, он в курсе. Скорее всего, подъедет уже на кладбище.

Когда процедуры омовения и чтения молитв остаются позади, тело усопшего выносят из дома и загружают в катафалк. Удивительно, но мусульман не наряжают в одежду и хоронят без гроба. Последнее одеяние умершего представляет собой несколько кусков белой ткани, называемых саван. По словам муллы, тело должно касаться земли, так как человеческая плоть создана из нее и должна в нее же возвратиться.

На кладбище я отправляюсь вместе с Борисом, моим бывшим личным водителем. Едем молча, хоть и не виделись много лет. Обсуждать повседневные дела в текущих обстоятельствах кажется каким-то кощунством, поэтому мы просто растворяемся в тишине. Даже радио не включаем.

Когда прибываем к нужному месту, я слегка теряюсь. Как-то не ожидала увидеть такое огромное скопление народу. Хотя, если поразмыслить, это в общем-то логично. Анвар Эльдарович был выдающейся личностью и публичным человеком, поэтому нет ничего удивительно, что столько людей захотели с ним проститься.

Траурный флер дня отражается даже на погоде. Еще вчера на дворе стояло лето, а сегодня она по-осеннему грустная. Небо мрачно хмурится. Пепельно-серые прожилки облаков рассекают высь. Неуютный прохладный ветерок лохматит волосы и треплет листву на деревьях. Зябко. Как внутри, так и снаружи.

Скольжу взглядом по толпам незнакомых лиц и ловлю себя на мысли, что ищу среди них одно. Вполне конкретное. Смуглое, с широким волевым подбородком и резко очерченными скулами.

Но Тимура нигде не видно. Может, он еще не приехал?

Отвлекаюсь на паркующийся неподалеку катафалк и на какое-то время забываю об Алаеве. Слушаю наставления мамы и обмениваюсь вежливыми фразами с людьми, которые пришли почтить память Анвара Эльдаровича.

Я принимаю соболезнования какой-то пожилой тучной дамы, когда на парковку, привлекая всеобщее внимание, заезжает большой тонированный внедорожник. Тимур выходит наружу и, захлопнув дверь, застегивает пиджак на пуговицу. Он одет с иголочки, а лицо по обыкновению лишено всяких эмоций. Там нет ни скорби, ни горя, ни даже печали… Вообще ничего. Абсолютная бесстрастность.

Похоже, Алаев снова спрятался от мира за маской наносного равнодушия. И одному богу известно, что творится под ней.

К Тимуру тут же подтягиваются люди. Он выслушивает слова сочувствия практически молча. Лишь изредка расщедривается на кивки и сухое «спасибо».

В какой-то момент Алаев вскидывает голову, оценивая окружающую обстановку, и наши взгляды пересекаются. Я слукавлю, если скажу, что не ждала этого. Ждала. Намеренно следила за каждым его шагом.