Интересно, где же сейчас эта девчонка? Он променял её на толпы поклонниц и лёгкие деньги? Или она сама бросила его ради лучшей партии? И тут я вдруг понимаю отчётливо для себя, что таких как он не бросают. Если бы он стоял и так же крепко держал моё сердце в своих ладонях, как он это делает сейчас на фото с незнакомой мне девчонкой, я бы, наверное, чувствовала себя самой богатой и желанной на свете. Но тут я обрываю я сама себя. Как я могу вообще такое думать?! Что за бред! Зачем мне сдался этот жалкий напыщенный фигляр? Что в нём такого, чего нет в остальных нескольких миллионах, а точнее миллиардах, мужчин на планете?! Свое вчерашнее помутнение мне надо списывать исключительно на действие подозрительных транквилизаторов, которыми меня накачали перед этим. А сегодняшнее? А сегодняшнее — на последствия моего опасного заболевания. Только и всего. И пока я веду сама с собой этот безумный монолог сумасшедшей, скользя глазами по безделушкам, наполняющим эту комнату, я слышу на подъездной дорожке шуршание гравия, и, выглянув в окно, вижу, как во двор въезжает, словно заныривает в омут, маленький Range Rover и втискивается рядом с авто хозяина.

Дверца открывается, и из авто выходит женщина в алом шёлковом платье Balenciaga с запахом. В точно таком же, как Ким Кардашьян на одном из её постов в сети; на высоченных каблуках, в которых я даже не представляю, как она вела машину, и, проваливаясь в утоптанную землю тропинки своими шикарным неуместными здесь туфлями, она уверенным шагом идёт к входной двери. И я даже не знаю, запер её Элвис, или оставил открытой.

Но мне некогда размышлять об этом, и я, мгновенно сняв свои туфли, мягкой кошачьей рысью взлетаю на самый верх тяжёлой дубовой лестницы, и слышу, как внизу открывается дверь и раздаётся низкой грудной голос:

— Ромео, ты дома? — и я в полумраке бесшумно врезаюсь со всей силы в вышедшего на крик Элвиса. Он зажимает легонько мне рот рукой, и единственное, о чём я сейчас думаю, стараясь не расхохотаться, так это о том, что моего прекрасного принца в кавычках зовут просто Ромой. Ромео, на хрен!

А он, даже не давая мне опомниться, сгребает меня в охапку, как ворох сухих листьев и птичьих перьев, и даже не дав вздохнуть и пошевелиться, проносит через большую комнату и просто запихивает в огромный резной шкаф, стоящий в углу. Просто скомкав меня, как ненужное летом одеяло. И поворачивая дверцу на ключ, кричит через плечо на весь дом:

— Сейчас спущусь, Алиса! — и смотрит на меня через замочную скважину, приложив указательный палец к губам. Но я и без его дурацких жестов понимаю, что лучше мне не высовываться.

И остаётся только надеяться, что эта Алиса очень быстро свалит. На своих каблуках и в шёлковом платье.

Но у неё, видимо, совсем другие планы на вечер, и не успевает мой Ромео выйти из комнаты, как она сама уже влетает в спальню, видимо, уверенная, что здесь её ждут. Я про себя решаю, что, во-первых, шкаф в этом доме, как, впрочем, и всё остальное, тоже антикварный и сделанный качественно и на славу, и поэтому в нём я могу совершенно просторно разместиться. И даже с комфортом наблюдать через замочную скважину за всем происходящим. А во-вторых, эту Алису я точно откуда-то знаю: это во времена Бальзака таких женщин называли старухами, а сейчас это красивая ухоженная дама за тридцать, или за сорок, а может быть, даже и за пятьдесят, но её подтянутые рельефные скулы, идеальные губы и скульптурный подбородок никогда не выдадут её реальный возраст. А в-третьих, я даже не успеваю придумать что именно, как Рома-Элвис, явно специально загородив мне весь обзор спиной, обращается к своей любовнице: