или…

…или был тут один случай, я про него вроде рассказывал, ну да расскажу еще. Хорошие истории ведь на то и существуют, чтоб рассказывать их друзьям у камина после третьего бокала темного эля.

Итак.

Едем вчетвером в кабине лягравской канатки. Я и три француза.

Гасконцы веселы, на адреналине, хвастают орографически правой стенкой Валлона де Ля Меж и ледником Рато, куда они заскитурили от верхней станции. Потом по леднику маханули вниз, и вот они здесь.

Открыли двери вагона – показывают мне следы.

Спрашивают:

– Куришь, браза?

– Не, – говорю, – бросил.

Ржут.

– Браза, а мы покурим, ОК?

– Да, говно вопрос, – отвечаю. – Мне на ваши галуазы пофиг.

Тогда один достает из рюкзака ящик, размером с 14-дюймовый автомобильный диск, (а в том ящике лежит каких-то смесей штук сорок), и начинает крутить самокрутки.

– Давай, – говорит, – браза. Ноу дангероуз, онли фан энд селебрэйшн.

– Нет, – твердо так вдруг (сам удивился). – Нет, – говорю, – гасконцы. Ай эм рашен! Поэтому – онли дринк.

Дык, эти д’артаньяны не растерялись. Другой мушкетер – чернявый и бородатый. (Похожий на, если кто помнит, за Бразилию в 1982 играл такой – Сократес. А если кто не помнит, то на молодого Волонтира.)

Так вот достает этот Сократес из-за пазухи литр рома «Капитан Морган». Протягивает мне.

И типа: «Ну чо? Давай, рашен!» Прям грузины какие, честно слово.

Я ему в открытую дверь бутылкой тыкаю в следы их, спрашиваю:

– Чо, мол, так с батлом за пазухой и катался?

– Ага, – кивает. Ну, да фигли ему? Худой, как… как волос Сальмы Хайек.

Но вот слово «батл» третьего их друга как-то встрепенуло, и он, как Фифтисент, зарядил рэпчик типа (приблизительный перевод):

«Чо за хрень? – думаю. – Крюшон… капюшон…»

А он становится на колени перед распахнутыми дверьми (куда я тыкал бутылкой), расстегивает широченные штаны и с высоты метров сорок начинает сливать этот свой крюшон в пропасть. При этом опасно наклоняясь из летящей над горами кабинки.

Простое человеколюбие взяло верх над любопытством, и я пристегнул самостраховкой капюшон Фифтисента к своей обвязке и вернулся к «Капитану Моргану». Сократес с Детревилем блаженно исполняли на неведомых смесях «Смок он зе сноу», а я начал пить ром.

Я сделал пару очень добрых глотков и тут понял, что за мной Россия. То есть, если я сейчас прекращу пить, отдам бутылку, скажу «Мне достаточно» и, промакнув губы салфеткой, отвернусь к поцарапанному пластику окон, то это будет фиаско.

Эти общительные гасконцы годами будут рассказывать всей Франции, как легко они уделали рашена в дисциплине «пьянка с попутчиком».

«Нет, ребята-демократы», – решил я и продолжил пить ром.

Тут у Фифтисента кончилось, чего он там сливал, и он, не застегивая штанов, подскочил с колен. Но он был пристегнут ко мне. И мои 100 кг рванули его обратно к полу так, что он упал на спину и начал скользить по направлению к выходу.

Все встревожились.

Но футболист Сократес тормознул Фифтисента, как мяч, – поставил на него сверху ногу. Фифтисент успокоился, уперся ногами в край кабинки и попросил самокрутку.

Он лежал на спине, курил и бил ногой по лыже, которая свешивалась в проход раскрытой двери. Лыжа гремела, свистел ветер, тихо ржал капитан королевских самокруток, а я продолжал пить ром.

Когда по моим ощущениям в меня перешло граммов 300, я все-таки вернул бутылку владельцам. Я пытался смущаться, говорил:

– Сорри, бразы, такой вкусный ром. Ай ноу контрол майселф вэн ай дринк.

Но, качнув бутылку на руке, Сократес и ДеТревиль просто сказали: