Словно венчиком взбиваешь яичные белки. Сначала мыслей много, они прозрачны и легко меняют оттенки и настроения, которые их окрашивают. Но чем дольше взбиваешь, тем более плотной становится их белая, не пропускающая свет пелена. Они принимают причудливые формы, за которыми нельзя различить истину. Они легко вбирают всё доброе и светлое, что есть в тебе, становясь больше, захватывая всё свободное пространство вокруг. И их оттенки, в отличие от белков, совсем не белого цвета.

А ночи. Какие они бесконечно длинные! За одну ночь успеешь десять раз умереть и потом, забывшись дремотой, с первыми лучами проснёшься с сожалением: новый день. Очередной, наполненный бессилием, тошнотой, слабостью день.

После выписки мы с мужем первым делом пошли в парикмахерскую: мои волосы, красивым ржаным оттенком которых так восхищался Сеня, стали выпадать, словно Бог гадал на них: выживет-не выживет…

Дома нас встречали Колька с Ларисой. Они накрыли стол, поставили в вазу полевые цветы.

– Повезло тебе, Галя, – Колька всегда отличался оптимистическим взглядом на жизнь, но сейчас мало кто понял его намёк. Лара толкнула его в бок, и он торопливо добавил: – Так говорят, скоро будет спиртного днём с огнём не достать.

– Я и не пила, – опустилась в кресло напротив стола. Есть не хотелось совсем. В глубине души хотелось побыть одной.

– Вот и говорю: повезло! Отвыкать не придётся. А вот мне с этими новшествами… – не договорил Колька, поняв, что шутку не поддержали.

Поначалу говорили об успехах детей в школе, о новой работе Ларисы и планах на следующую выставку Сени, обходя стороной моё состояние и пожухший вид.

Теперь я всё чаще и дольше лежала. Больница высосала из меня остатки сил, и мне пришлось только ждать, когда выключится свет. Может быть, я сдалась раньше срока. А может, просто не было сил сопротивляться происходящим в теле переменам. Жалела только об одном: что мужу и сыну приходится уделять много внимания мне, ставшей вдруг беспомощной и слабой.

Как семье с инвалидом нам вне очереди провели телефон. Красный аппарат с дырчатым диском, поселившийся на трюмо, напоминал мне дуршлаг, в который раньше откидывала на промывку макароны.

На заводе Сене не смогли предложить вариантов, поэтому пришлось искать другую работу. В ночной клуб возле дома требовался сторож. Оплата хорошая, даже больше, чем на заводе, но главное – работа посменная, ночная.

Днём муж управлялся по хозяйству, спал после обеда и вечером, отправив сына в кровать, шёл на работу. Целовал меня и шептал: «Если что – сразу звони».

Я старалась не требовать многого, ела мало, по стеночке ходила, точнее ползала, превозмогая боль, до туалета. Уроки Гешка давно делал сам, а если возникали вопросы – помогала, не привлекая мужа.

Теперь выходные, когда я пекла пирожки, а мои мужчины ходили на «фотоохоту», остались в прошлом. Скользящий график мужа редко совпадал с привычной рабочей неделей.

Поначалу Гешка продолжал ходить на улицу с фотоаппаратом один, но отец делал вид, что не замечает. У него находились причины не помогать с заправкой плёнки в кассету («учись сам – профессионалы делают это с закрытыми глазами»), не разводить реактивы («осталось немного, используй эти несколько раз»), не покупать фотобумагу («неважные покупки пока отложим»).

Но главное – он не проявлял интереса к начинаниям сына, всё время занимался бытовыми делами, покупал продукты и лекарства, готовил, ухаживал за мной. У него даже не было времени прилечь отдохнуть или просто посидеть рядом. Чаще мы разговаривали, когда он протирал полы или набирал в тазик овощей для борща и приходил в комнату чистить их.