Лучистая. Из жизни Звездолётика и Паровозика Владимир Ильичев (Сквер)
© Владимир Ильичев (Сквер), 2024
ISBN 978-5-0064-8635-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
ВОРОБЕЙ
Воробей в лазаретной клетушке,
я безумно похож на тебя.
На стене моей, видишь ли – Пушкин,
в головёнке – простор Воробья.
Я – как ты – по вселенным летаю,
в допустимых, конечно, слоях,
и простецкие гнёзда сплетаю,
не завидуя снам Соловья.
Тот актёр, спору нет, посильнее,
да и селится ближе к земле,
веря снам о своей Дульсинее,
ну, а та доверяется мне.
«Вора бей!» – все кричат в магазине,
если чью-то перловку клюю,
и поэтому в жалкой низине
устремляться я должен к Рублю.
«Вора бей!» – голосит злопыхатель,
если Пушкина видит в строке,
и врагу совершенно некстати
блеск пера в моей лапе-руке.
Я – как ты – эти самые перья
вынимаю всегда из крыла,
так велела прабабка Лукерья,
что крылатой и щедрой была.
«Вора бей!» – между тем, экс-приятель
истерит на стишок для жены —
ничего, что на прозу плевать ей,
и друг другу они не нужны.
Я – как ты – ударяюсь о стены,
но пока ещё всё-таки жив,
промышляю по разным вселенным,
от незримых до самых больших!
Иногда я подавлен и сломлен,
и спасает от кошек меня
неприятный, казалось бы, гоблин.
…Так недавно спасал тебя я.
Оклемался ты, правильно дышишь:
«чай-прощай», «жив-дыши», «чуй-прощу».
Так что – чайник поставлю и с крыши
вновь на волю тебя отпущу…
Вряд ли буду я знать, где ты, друже,
с кем ты делишь крупу или сныть,
но в строке, что вселенской не уже,
мы продолжим похожими быть.
«И белые, и бурые медведи…»
И белые, и бурые медведи
к Москве меня вели на этот раз —
под пение людей, дождя и меди,
с наказом выдать всё, на что горазд.
А я горазд упасть без вин, без водок,
и я могу быстрее трезвых встать,
не видя обтекаемых высоток,
но видя проницательную Мать.
Она меня, птенца, сюда возила,
я с ней по Красной площади гулял,
гулял и по музеям – тоже было.
Она была жива, а я был мал.
Нет Мамы рядом. Здесь бываю редко.
Случилось вот – и сразу на КП,
припомнив, где в метро какая ветка,
забыв купить веганских канапе.
На площади с утра – две китаянки,
служивые, рабочие… и я.
Гуляю. Надо двигаться к Таганке,
там снят в отеле номер на́ два дня.
В отеле так тепло, что я упал бы,
раскинул телеса по простыне
и спал бы, без одежд и мыслей спал бы,
но ждут меня в научной стороне.
На улице Вавилова – сэр Дарвин,
и Яблоков, и форум-юбилей!
Не в курсе Кен, совсем не в курсе Барби.
А я, дерёвня, знаю – от друзей.
Имею приглашение в программу
за подписью изящной: ДНК.
И снова вспоминаю, вижу Маму —
Пегас мой соскочил не с потолка.
(Вернее, вижу Бабушку и Маму)
На празднике народу много-много —
политики, учёные… и я.
Пойду читать стихи из мини-блога
о трендах невесёлых бытия.
Акустика взяла и пошутила:
не то расслышал, вышел невпопад.
Учёные, эпическая сила,
смягчите, что ли, взглядов камнепад!
Простили… Вышел вовремя, читаю,
осадком от оплошности давясь,
и в то же время – надо же – летаю…
А впрочем, не сдавался отродясь.
Остался для чего-то на фуршете,
читаю разъяснительный рассказ.
Веган – ведь это что-то типа йети.
Не выдать бы всё-всё, на что горазд.
Ко мне вдруг приближается фемина,
в глазах её – сияние… и я.
А также имя скромное – Полина.
И нужный драйвер найден для меня.
Пью воду на фуршете, возрождаюсь.
Не злюсь ни на себя, ни на людей.
Пора… Английский трюк. И возвращаюсь.
Я не прощаюсь, Дарвина музей!
Одобрен седовласым Журналистом,
обнят непревзойдённой ДНК,
таким же быть хочу – простым и чистым…
Жаль, всё-таки пора. Пока-пока!
Полина! Ей дарю альбом и книжку.
К метро идём, смеясь о том о сём.
Сам для себя подчёркиваю фишку:
к метро, смеясь о том о сём, идём.
В движении вся Жизнь, а в смехе Сила,
Природа – наш весьма чудесный дом!
«Полина, Вы спасли меня! Спасибо!»
Но Курская есть Курская при том.
Наутро мчу в район Строитель Стейшн —
оттачивать писательскую сталь,
гутарю с педагогом предобрейшим…
В руках – две новых книги и медаль.
И речь – не о больших заслугах йети,
звенящая медаль – ещё не джаз,
важнее то, что разные медведи
к Москве меня вели на этот раз…
«То ли всё зашло в тупик…»
То ли всё зашло в тупик,
то ли вышло на простор…
Там продай, а здесь купи.
Спрос, витрина, рынок, торг.
Там прими, а тут раздай.
Дар, улыбка, мир, добро.
То ли всё лишилось тайн,
то ли в печь подбросить дров.
Может, я не то сказал,
может, выгляжу не так…
Индикаторы в глазах:
ксива, бейджик, подпись, флаг.
Регуляторы в сердцах:
норма, доля, грань, лимит.
Может, зол я слегонца,
может, нет во мне обид.
Знаешь, я тебя нашёл,
знаешь, я себя забыл,
спрятал в тёмный капюшон.
Скромен, тих, тактичен, мил.
Сбросил маски со стола.
Влага, купрум, плазма, ртуть.
Знаешь, ты не зря звала,
знаешь… ты… собою… будь.
Я к тебе со всей душой,
я к тебе со всеми «но».
Хочешь слушай, хочешь пой.
Звёзды, воздух, ряска, дно.
Хочешь всё наоборот:
дно, кувшинки, звёзды, и…
Я с букетом диких нот.
Я старался. Зацени!
«Влюбиться без памяти …»
Влюбиться без памяти —
это опасно и глупо,
ведь это фактический риск
обо всём позабыть —
к примеру, нетрезвым упасть
возле сельского клуба,
хотя зарекался не пить
(впрочем, правда не пить).
Соврать не дадут алкаши,
сомелье и поэты:
любовь, начиная с влюблённости —
крепче всех вин,
но ты это знаешь —
пока не забудешь об этом,
влюбился – считай, гонишь сэм
или мчишь в магазин.
И можно конкретно забыть
об идейном веганстве,
заев конкурентов живьём
прямо в кухне любви.
И кухня останется
в прежнем приличном убранстве,
всем будет нормально…
а ты потом с этим живи…
Живи и кури с воробьями
на пыльном балконе,
«кури» в данном случае значит —
«в сторонке смоли» —
при свете позорных созвездий
на смазанном фоне,
забыв про заслуженный орден
«Пират Сомали».
И можно забить, психануть,
пробежаться по лярвам,
но каждой продажной звезде —
лишь стихи почитать.
Поскольку стихи
не найдут себя в мире полярном —
так пусть проститутка найдёт
эту флэшку-тетрадь.
Жестоко давлю в себе чувства,
с лицом браконьера,
лавхантера хренова
с опытом в несколько лет.
На улице пьяно орёт
пост-продажная эра,
дымя коллективным безумством
людей-сигарет.
Валяюсь на первом снежке
(во дворе, не у клуба) —
далёк и от ласковых глаз,
и от сервиса ласк…
Влюбиться без памяти —
это опасно и глупо.
Смотрю в небеса, как Болконский.
А может, как Маск.
Нас много таких —
Илон видит меня и собратьев,
смеётся поди в монитор —
мол, пущай полежат!
Влюбиться без памяти —
стало быть, разум растратить,
но кто я такой,
чтобы этому смочь помешать?
«Бежать, бежать, бежать! Бежать быстрее!..»
Бежать, бежать, бежать! Бежать быстрее!
И можешь ведь… Но было бы куда.
Напрасно объявления пестрели —
о том, что «враг не дремлет никогда».
И снова ты на краешке обрыва,
и некого, как водится, винить,
а пропасть, как положено, красива —
сорвёшься, не сорвёшься, волчья сыть?
Но кто тебе внушил, что падать больно?
Не больно, ощутимо – лишь упасть,
что в целом, если хочешь, рок-н-ролльно.
Эпично! А у волка – только пасть.
Ну, кто тебе напел, что «враг опасен» —
он, кстати, сам по краешку бежит,
и вы недавно виделись в лабазе,
как в своде разных правил – падежи.
А пропасть, разумеется, красива:
таинственна, воздушна, глубока!
Замри уже на краешке обрыва,
любуйся, и с улыбкой жди «врага».
Любуйся – в этом истина и благо,
к тому же ты и сам на вид неплох…
Пойми, что не всегда права бумага.
Поверь, что никогда не дремлет Бог.
«Остановись на бегу, чтобы увидеть, как распускается ветка сакуры»
(Конфуций)
«Посмотри, как стало вокруг красиво»
(А. Васильев)
«Есть желание лайкнуть все фотки твои…»
Есть желание лайкнуть все фотки твои,
все видосы с тобой репостнуть.
Но туда, где расставлены точки над i —
только лютый вандал держит путь.
В безрассудные годы я… был бы с тобой,
всю тебя – змейкой ласки обвив,
а сейчас предпочту – сам обвиться строкой
и остаться в своём Замке ИВ.
Здесь тепло. Здесь картины. Здесь много картин,
и портретов любви в том числе.
Вот поэтому я – сам латаю сатин,
вспоминая парады-алле.
Я из цирка свалил, из театра сбежал,
я когда-то ушёл из семьи,
мне в рок-баре бармен столько вин намешал,
что и нот стало больше семи.
Я про цирки забыл, про театры – пишу,
я когда-то вернулся в семью,
но в сюжете, где рядом раздрай и фэншуй —
так и строю обитель свою…
Слишком часто грешил, слишком редко молюсь,
чтобы небо просить о призах,
тем теплее лучи сквозь кирпичную грусть,
достаются и мне чудеса.
Непроглядную серость дождей ноября
ты смахнула – как с кофточки нить,
заодно календарик весёлый даря…
Я ВСЕГДА ЭТО БУДУ ЦЕНИТЬ!
ПоРа
Мы занимаемся одним и тем же делом,
и к общей цели от одних идём начал,
так пусть подскажут мне Пелевин или Зеланд —
как я тебя до сей поры не замечал?
Смешно сказать, но объясняется всё просто:
мы сконцентрированы оба на труде,
и по домам с работы едем ночью поздно —
ты на метро, а я сплавляюсь по воде.
Однако сказанное – мало что меняет,
пришла пора поверить снова мне в Инсайт!
Людей и правда временами осеняет,
себя приятно в яркий перечень вписать.
Ты подошла ко мне, ты мило улыбнулась,
ты попросила некий важный документ…
И наши годы друг без друга – блажь и глупость
на фоне будущих историй и легенд.
Откуда знать мне, что секундой позже будет?
Не предскажу я, что случится через век.
Но документик нужен стал моей Гертруде —
по воле всех надземных линий, лун и рек.
«Просто я зачерствел, наверное…»
Просто я зачерствел, наверное,
как забытый, лежалый хлеб,
ну, а люди вокруг – трёхмерные,
но фейспалмит меж ними Кэп.
Соответственно, та Разумница,
