Пьяная бабочка сладкого ожидания летает от столика к столику, все увлеченно наблюдают ее полет. Мне же хочется прихлопнуть это мерзкое насекомое. Мне холодно и тоскливо, вино только холодит кровь. Я чувствую, что Бруно обманул меня. Обманул меня и всех присутствующих в зале, включая Филиппа Второго вместе с членами королевской фамилии. Неслыханная дерзость. Только вот в чем смысл этого обмана, я до сих пор не могу понять.

В поисках смысла незаметно ныряю рукой в потайной кармашек дамской сумки из белой кожи.

Я люблю белый цвет, кстати. Цвет смерти и снега, цвет абсолютного покоя.

Мне нравится смотреть на него. Нравится вдыхать его в себя.

Пошли все к черту, мне это нравится.

Отодвигаю стул, на время покидая зал ресторана, и вдыхаю в себя белый цвет, уединившись в дамской комнате. Еще раз и еще один раз, последний. Глаза щиплет от слез – на сегодня достаточно. Оглядываюсь по сторонам и не обнаруживаю ни одного свидетеля своих манипуляций.

Возвращаюсь спустя пару недолгих минут и замечаю, что бабочек стало заметно больше. Целые тучи разноцветных бабочек летают над потолком, хлопая липкими крыльями. Они кружатся над моей головой, предвестницы несчастья. Машу руками, тщетно пытаясь их разогнать. В этот момент замечаю, как открывается тяжелая дубовая дверь, ведущая из холла в зал ресторана. Вижу себя, застывшую посреди мрачноватой темноты замка Эскориал. С удовольствием откидываюсь на спинку стула. Оставаясь незамеченной, наблюдаю. Это интересно – наблюдать за собой со стороны, это завораживает.

Мне нравятся мои руки. Они тонкие и изящные. Похожи на крылья. Особенно сейчас, облаченные в длинный, расширяющийся к запястью рукав. Волосы на голове длинные и светлые, немного спутанные, как всегда, как будто я снова забыла причесаться. Смущенно откашлявшись, приглаживаю растрепанные перья. Придуманное мое отражение все стоит посреди зала и, кстати, даже и не собирается, последовав моему примеру, пригладить волосы на голове.

Двойники, которых мы придумываем себе сами, рано или поздно становятся самостоятельными.

Рано или поздно они начинают жить своей собственной, отдельной жизнью, и даже пытаются диктовать свои правила. Я знаю, я прошла через это.

– Иди к черту, – змеиным шепотом проговариваю я вслух и слышу в ответ собственный голос придуманного мной отражения:

– Пойдем домой, Белка. Прошу тебя, пойдем. Поздно уже.

– Иди к черту и не называй меня Белкой, – снова огрызаюсь в ответ. – Иди к черту, или я убью тебя. И причешись, кстати.

Мы разговариваем, разделенные огромным пространством полупустого зала ресторана.

Мы слышим друг друга, как это ни странно.

Образ исчезает, растворившись в темноте разинутой пасти двери.

На секунду мне становится страшно. Я вижу летающих над головой бабочек, они танцуют танец несчастья, сладкий вкус вина становится горьким, я поднимаюсь из-за стола и на ватных ногах пробираюсь к двери. Швейцар в цилиндре и ливрее с золотыми галунами достает из нагрудного кармана дежурную улыбку, крепко приклеивает ее к лицу и вежливо интересуется, чем может быть мне полезен.

– Девушка, – бормочу я невнятно. – Вы не видели здесь девушку? Она такая же, как я, точная моя копия. Она только что…

Замолкаю, внезапно вспомнив, что никакой моей копии нет. Давно уже нет. Мы теперь совсем не похожи…

Швейцар что-то отвечает, но я не слышу. Его слова, как жалкие щепки разбившегося о подводные рифы суденышка, тонут в налетевшем шквале высоких волн, бушующих где-то у меня за спиной. Оборачиваюсь и вижу, как в темноте зала маячит среди желтых всполохов свечей бледное пятно голубого цвета. Дрожит, пытаясь пристроиться в центре сценической площадки, наконец замирает и наполняется кобальтовым синим.