– Ничего, – пробубнил он себе под нос, чувствуя себя провинившимся первоклассником. – Все в порядке. Ты первая заходи.

В квартире тихо играла музыка. «I’ve got to see you again» – ее любимая композиция в исполнении Норы Джонс. Уходя, он включил проигрыватель, настроив его в режиме постоянного повтора одного трека.

– Подожди. Не включай свет, – шепнул он, предупреждающе сжимая ее пальцы.

– Ой, что-то будет, – насмешливо пропела она, но все-таки послушалась и не стала включать свет, поддерживая его игру.

Он наклонился и в темноте снял с нее сапоги. Расстегнул «молнию» на куртке и снял куртку, а потом легонько подтолкнул вперед, в гостиную:

– А теперь иди…

Яна послушно шагнула вперед, а он остался стоять в темноте коридора, ожидая, когда щелкнет выключатель.

Ждать пришлось недолго – свет вспыхнул, и Евгений не смог сдержать улыбки, представляя, как она сейчас станет на него ругаться за цветы. Начнет хмурить брови и выпытывать, сколько денег он выложил за букет. Он, конечно, не признается. А потом…

– Эй, Янка, – тихо окликнул он ее, чувствуя, что молчание почему-то затягивается.

Он видел сейчас только ее спину, и эта спина была до странности напряженной.

– Янка? – он шагнул к ней, не понимая, в чем дело.

В этот момент она обернулась, и он увидел ее бледное и испуганное лицо. Внутри что-то оборвалось и полетело вниз с гулким свистом.

– Ты… чего? – спросил он, пугаясь ее страха.

Она молчала. И с каждой секундой становилась все бледнее и бледнее.

Не успев ничего понять, он шагнул мимо нее в гостиную, чувствуя за спиной насмешливую улыбку той самой судьбы, которая, как всегда, выбрала не самый удачный день для расчетов…

Шагнул – и замер, в момент ощутив, как свернулась в венах кровь и остановила свое движение.

В кресле за столиком, накрытом на двоих, сидел Слизень.

В своем привычном твидовом пиджачишке, из-под которого неопрятно выглядывала засаленная, видавшая виды, рубашонка. В домашних тренировочных штанах с отвисшими коленками и в дырявых тапочках.

Слизень сидел в кресле лицом к дверному проему и смотрел прямо на Евгения застывшим в немом удивлении остекленевшим взглядом.

Лицо у Слизня было залито кровью.

И кресло, и паркетный пол вокруг кресла – все было пропитано красновато-бурой липкой жидкостью. В комнате пахло так, как по утрам пахнет на мясном рынке. Сежей кровью и свежим, еще теплым и почти живым, мясом убитого животного.

Мертвый Слизень, который сидел сейчас в его кресле, пах точно так же.

В том, что он мертвый, сомневаться не приходилось.

Евгений почувствовал острый спазм в желудке.

Сейчас его вырвет, если он не перестанет смотреть. Если он не перестанет дышать этим запахом.

Но взгляд не слушался. Взгляд как будто приклеился к вытаращенным стеклянным глазам мертвого человека. Он все стоял и смотрел в эти мертвые глаза, не понимая, что делать дальше. И очнулся только в тот момент, когда издалека до него донесся тихий, совершенно чужой, голос.

– Зачем ты его… убил? – спросила Яна, тронув его за плечо.

Пауза затягивается.

Полутемный зал ресторана наполнен до краев ожиданием – кажется, не меня одну заинтриговал своим интимным шепотом официант Бруно. Сам Бруно давным-давно ушел, а его шепот до сих пор остался возле моего уха теплой и скользкой змеей, щекочущей мочку. Никому и ни о чем не говорящее имя Пабло Гавальда витает в воздухе бабочкой с разноцветными крыльями. Выпуская тонкий хоботок, пробует на вкус вино из бокалов. Капля янтарного Альмаридо, пара капель Педро Хименеса – бабочка уже пьяна, но все никак не может насытиться. Крылья становятся липкими от виноградной сладости. Желтое мерцание свечей притягивает ее, и каждая секунда полета может стать последней.