– А вы не хотите, чтобы мы нашли преступников? Тех, кто напал на вашего мужа? – спросила я Коростелеву.

– Хочу. Но вы же не найдете. – Она отвернулась.

Рука ее мужа, лежавшая поверх одеяла, слабо шевельнулась. Мы обе посмотрели на больного; он вздохнул, и веки его дрогнули.

– Сережа, приведи доктора, быстренько. Пусть поприсутствует, Коростелев ведь расписаться не может. – Я слегка подпихнула Кужерова к двери, и он резво поскакал в ординаторскую.

– Вы не возражаете, я попробую поговорить с вашим мужем? – спросила я Ольгу.

Она вяло пожала плечами:

– А если я скажу, что возражаю?

– Ольга Васильевна, поймите меня правильно: если я увижу, что беседа для него мучительна, я сразу прерву ее. Но если он что-нибудь нам расскажет, это очень поможет найти преступников. Вы ведь не говорили с ним о том, как это произошло?

Она опустила глаза. У меня сердце сжималось от жалости к ней, и в то же время я не понимала, чем она меня раздражает. Хорошенькая, ухоженная, вульгарная всего лишь самую чуточку – так, чтобы нравиться еще сильнее; преданная, любящая жена, не отходящая от постели раненого мужа. Что здесь не так, почему сострадание к ней перемешивается у меня с легкой неприязнью? Я даже поймала себя на том, что сострадание-то я испытываю не к ней, а к ситуации, в которой оказалась молодая супружеская пара. Все может кончиться тем, что он умрет, а она овдовеет. И эту ситуацию не поправит даже то, что мы найдем преступников.

Осторожно приоткрылась дверь палаты; но это был не доктор и не Кужеров. В палату заглянула немолодая женщина, тоже рыжеволосая, симпатичная. Она спросила приглушенным голосом, мягко, по-украински, выговаривая слова:

– Ну как, Олюшка?

Ольга обернулась и грустно ответила:

– Все так же, мама, – и тут же добавила, кивнув на меня: – Это следователь из прокуратуры.

Женщина бочком вошла в палату и остановилась у дверей. Типичная южная внешность, полная фигура, какое-то невыразительное платьишко с короткими рукавами и очень выразительные черные глаза.

– Ох, горюшко! – тихо вздохнула она, как бы про себя, не сводя глаз с безжизненной фигуры зятя.

Открывшаяся дверь чуть не стукнула ее, и она подалась в сторону. Это явились доктор, что-то жующий на ходу, и сопровождающий его Кужеров. Доктор деловито подошел к больному, взял его за руку и сосчитал пульс, потом что-то поправил в подключенном приборе. Потом поднял ему веко и посмотрел в зрачок.

– Ну что? – бодро спросил он больного, прожевав то, что было у него во рту, и уставясь ему в глаз. – Вот следователь тут поговорить хочет... А? Можешь?

Я, затаив дыхание, смотрела на Коростелева. И чувствовала себя слоном в посудной лавке: человек только отходит от тяжелейшей операции, глаза открыть как следует не может, а я приперлась, чтобы освежить ему впечатления, как его долбанули по голове (кстати, странно, как этот занюханный доктор успешно сделал сложную нейрохирургическую операцию). Но Коростелев открыл глаза пошире и слабым голосом проговорил:

– Могу...

Я подалась к нему, а за моей спиной доктор распорядился:

– Народцу тут многовато. Посидите, граждане, в коридоре, а? Давайте, давайте.

Краем уха я услышала возражения Ольги:

– Я хочу остаться...

Я обернулась и увидела, как Кужеров за локоток ведет к выходу упирающуюся Ольгу. Неожиданно она оттолкнула его с такой силой, что Сергей с трудом удержался на ногах, и подбежала к постели мужа.

– Ольга, – я положила руку ей на плечо, – здесь действительно много народу; это и больному тяжело. Я обещаю, что долго не задержусь, просто выясню самые важные вопросы, хорошо? А вы пока можете поговорить со своей мамой. Ладно? И доктор здесь, вы можете быть спокойны за Виктора...