В парадной, откуда был доставлен в больницу несчастный Коростелев, нас ждал приятный сюрприз в виде судебно-медицинского эксперта Стеценко. Он сидел на массивном экспертном чемодане и что-то оживленно рассказывал постовому. Постовой заливался радостным смехом. Мое ухо еще с улицы уловило рифмованные строки в исполнении доктора Стеценко:

– Привет, – обернулся Стеценко на звук наших шагов. И широко улыбнулся.

– Привет,– ответила я без выражения.

Когда-то я не могла спокойно находиться в одном здании ГУВД со своим бывшим сожителем, не то что на одном месте происшествия, потом перегорела, уже не ёкало так сердце при звуке его голоса. Но моя дурацкая натура продолжала играть со мной глупые шутки: ну, балдею я от мужиков при мужском деле. Самый невзрачный и ничего не значащий может вскружить мне голову, стоит мне увидеть, как он первоклассно делает свою работу. Вот и теперь, как только Стеценко посерьезнел и, достав все необходимое из экспертной сумки, деловито занялся смывами и соскобами с пола, я в который раз убедилась, что никто больше в этом мире мне не нужен так, как он.

– Оп-па! Подержи-ка. – Сидевший на корточках Стеценко протягивал мне конвертик с соскобом кровавого следа.

Я подхватила конвертик, и он принялся за следующий соскоб.

– Как дела? – спросила я, чтобы не стоять столбом над работающим мужчиной.

– Я же говорил, ты слышала? От жизни ничего не ожидающий...

– Чьи стихи?

– Мои. Я теперь стихи пишу.

– Лирику?

– Лирическую неопсихоаналитику...

– С патологоанатомическим уклоном?

– Именно. Однострочную, в крайнем случае из двух строк. Мои стихи оказывают психотерапевтическое воздействие.

– Интересно на кого? Твои пациенты в нем уже не нуждаются.

– Зря ты так. Доброе слово и жмурику приятно. А стихи всем нравятся, потому что короткие. Слушатель не успевает устать. Кстати, как себя чувствует источник этих соскобов? Уже отмучился?

– Типун тебе на язык! Прооперировали.

– Все равно долго не протянет. Ты его допросила?

– Ода!

– Получила ценные сведения?

– Угу. Ничего не помнит. Не только, как его по башке ударили, но и как его зовут. Жену родную не узнает.

– А факт женитьбы помнит? – Стеценко даже отвлекся от ковыряния в полу и с живым интересом уставился на меня.

– Нет, – вздохнула я. – Факт женитьбы из его памяти изгладился. И это при том, что жена рыдает у постели. Очень по-мужски...

– Ретроградная амнезия, – резюмировал Стеценко, наполняя второй конвертик. – В результате травмы головы утрата воспоминаний не ограничивается только периодом явно патологического состояния, но захватывает и предыдущие отрезки времени. Причем, смею заметить, ретроградная амнезия может быть защитным свойством психики – пациент забывает неприятные для него события, к коим, по всей видимости, относится и факт его женитьбы. Может быть, это для него даже более неприятно, чем удар по голове, повлекший тяжелую травму.

– Какой ты разговорчивый, – без удовольствия отметила я. – Под конец рабочего дня меня это утомляет.

– Правда, Сань,– поддержал меня Кужеров, маявшийся без дела. – Лучше стихи почитай.

– Хорошо, – без ложной скромности согласился Стеценко. – Из однострочного:

Кстати, ребята! А может, жена его и оприходовала? А он это понял? С чем и связана ретроградная амнезия.

– А что! Вполне! – горячо согласился оперуполномоченный Кужеров. – Я бы с женой этой поработал...

– Вот и поработай, – откликнулась я без энтузиазма.

Расследование представлялось мне совершенно бесперспективным. В моем сейфе пылилось еще с десяток подобных дел прошлых лет. По ним были проведены все необходимые оперативно-розыскные и следственные мероприятия, которые не прибавили абсолютно ничего к тому, что было написано в постановлении о возбуждении уголовного дела: «неустановленный преступник нанес удар по голове неустановленным предметом». И даже расстегнутые на жертвах брюки увиделись мне не странным проявлением загадочного преступного умысла, а попыткой элементарно похитить чужие штаны, неудавшейся из-за того, что наверху от сквозняка хлопнула форточка и напугала разбойников.