Лощина искушения Владимир Чёркин

Машина с открытым верхом шла по дороге, которая пролегала посреди поля, усыпанная камнями-голышами, словно бахча белой тыквы, которая как будто была вдавлена наполовину в землю. В ней сидело четверо – трое солдат и лейтенант. Бабахнул выстрел. Шофёр неожиданно затормозил – все плюхнулись вперёд.

– Братцы! Товарищи! – Из недалёкой виноградной рощи через поле к ним бежал, прихрамывая, человек. За ним метров за сто бежали двое, один с ружьём.

– Ну-ка! – встал лейтенант и пустил очередь из автомата вверх.

Двое преследователей круто развернулись и побежали назад. Подбежавший к ним человек, плача и смеясь, со слезами повторял:

– Товарищи! Товарищи… – смотрел, словно не веря. – Свои…

– Ты чей? – спросил лейтенант.

– Абдулы хромого человек.

Все засмеялись.

– Видим, что человек. Но Абдулу хромого не знаем.

– Убежал я от них, – забормотал он, – возьмите меня с собой. – И стал на подножку.

– Куда мы тебя возьмём? У нас подразделенье.

– А куда мне?! Три года в рабстве был. Несколько раз бежал, ловили, били, последний раз жилу на ноге подпортили, чтоб не убежал, а я утёк. Решил к вам податься. А так, если поймают, – убьют.

– Эй, русские, мы вас не тронем, верните нам пастуха! – донеслось из рощи.

– Товарищи! Товарищи! – подбежавший к ним обежал машину и, белея лицом, трясся. – Я русский, русский…

– Видим, что не кавказец.

Он посмотрел на солдат. Они снова засмеялись. У человека брызнули слёзы, он затараторил:

– Куда же мне теперь деваться?

– Тебя как зовут-то? – спросил лейтенант.

– Сейчас вспомню, – наморщил он лоб. – Николай, Николай Хохлов, – ответил он. – Что, сволочи, сделали, имя заставили забыть! Только и слышал: эй, люсский, иди туда, подай то, паси овец, коз! Жил в горах. Да мало ли что было… А если что, грозились убить, – трясся от страха он.

– Гляди – удирают, – сказал лейтенант.

Они все повернулись в ту сторону, куда он глядел. Было видно, как от них бежали, прячась меж валунами, в сторону гор двое.

– Может, возьмём их?

– Ой, не надо. А то Абдула рассердится, – испугался Николай, солдаты

захохотали.

– Крепко же тебя Абдула напугал! – сказал лейтенант. – Трогай! – приказал он водителю.

Машина поехала, а Николай продолжал испуганно оглядываться назад, опасаясь, что преследователи догонят его.

В подразделение они приехали через несколько часов. Не считая тех нескольких минут, когда они останавливались, лейтенант говорил:

– Николай, нельзя тебе, гражданскому, среди солдат…

Тот трясся, с испугом оглядываясь кругом, и говорил:

– Куда же я? Ведь поймают – к Абдуле отправят.

– Действительно, куда же он? – заступились солдаты. – Человек такого натерпелся, а мы его снова им отдадим? Смотри, он белый становится от страха, и трясёт его, как в лихорадке, – говорил сержант.

– Не положено в расположении боевой части гражданским…

– Ладно, через три дня машина приедет, отправим его во Владикавказ, – согласился командир.

А на следующий день сержант принёс в пакете картошку и полтушки фазана. Поставил на тумбочку. Румяное и на срезе белое волокнистое мясо, всё в зелёных канапушках мелко порезанной зелени. Лейтенант, сидя на койке, прикрыл глаза, потянул носом:

– У-у-у-ух, откуда такое? Министр обороны такой паёк стал выделять?

– Малый-то разбитной. В лесу с нашими подбил камнем фазана. Я полтушки – в общий котёл, а это вам велел пожарить.

Достал он из подмышки свёрток, в котором был хлеб и бутылка чачи. Открыл тумбочку, вынул из неё нож и два стакана.

– Прямо не человек, а сокровище.

– Ты, это, не больно-то рот разевай. Как машина будет – сразу в часть.

– Как прикажешь.

– И прикажу. Боевое подразделение, а тут гражданские фазанов ловят.

– Давай тяпнем и поедим, – присел старшина к столу.

Выпили, закусывая. Старшина объяснял:

– Ты бери белое мясо, в ножке-то оно красное жестковатое.

– Вкусно.

Налил ещё в стаканы. Подняли, чокнулись.

– Как приедет машина, отправим его, – сказал старшина.

– Посмотрим, – сверкая синью глаз, блестевших от выпитой водки, смягчился лейтенант. – Ты на всякий случай дыру найди, куда его запрятать, если проверка нагрянет. Министр не обидится, что я нарушил приказ. А обидится, скажу ему: корми лучше. Понял?

– Понял!

К спасённому относились по-всякому: одни равнодушны были, другие презирали, шептали «бич», а он работал, видно было, что человек неприхотлив. Клал из камня и глины дувала вокруг так называемых

казарм, где днём было жарко, а ночью холодно. Помогал на кухне и не

обижался, если повар говорил: «Отведай кашки первый». И предлагал миску с кашей. «Не пересолил?» Ел кашу и отвечал на вопрос: «Немножко надо водички в котёл долить».

Подметал он участок в расположении части. Мыл посуду, котлы, черпак, колол дрова и потихоньку приживался.

А тут приказ командующего округа: не есть поспевающий инжир и тутовник в связи с увеличением числа болеющих дизентерией. Лейтенант строго наказал двух непослушных солдат – посадил их в узилище. Так называл он подвал, где продукты хранились. И ждал машины из части, чтоб отправить их на гауптвахту. Поймал он их потому, что они не знали, как правильно есть плод смоковницы. Ели они инжир вопреки приказу, срывали с дерева и давили губами жёлтый плод с белыми пшёнными семенами внутри. Губы опухали так, словно их ужалила пчела. А вечером, как на грех, лейтенант сам проверял взвод. Подошёл к солдату и, дыша перегаром, спросил:

– Ел инжир?

– Нет.

В гневе глядя на его распухшие губы:

– Три наряда вне очереди!

Николай научил солдат есть смоковницу правильно. Вечером показал: широко раскрыв рот, он кинул туда плод. Сказал «ам» – и раздавил его языком, закрыв рот. Солдаты ели, как учил он. На построении офицер присматривался к ним, но видел спокойные, а порой ухмыляющиеся рожи, понимал, что едят, трудно выдержать, чтоб не съесть этот сладчайший медовый плод. Но успокаивал себя в душе: приказ действует, что же ещё надо?

Стал поспевать тутовник, и опять двое заработали по три наряда вне очереди. Хоть и отрицали, что ели тутовник, но во рту сине, словно чернила пили. Стал варить повар из тутовника компот – пресновато, посредственного вкуса, но компот.

Тут пришёл приказ не есть миндаль – были случаи отравления им. И снова двое попались при проверке – получили по три наряда вне очереди. Хоть и утверждали, что не ели, но запах миндаля изо рта выдал их. И тут Коля солдат выручил: стал давать им траву, одному ему ведомую, запах отбивающую.

Все полюбили Николая и за то, что ловил он и зайцев и фазанов. Давали ему сигареты, обули, одели в полевое солдатское. И теплело у него на сердце от простой заботы людей о нём.

Сержант Костюк «кирзу тёр» не за страх, а за совесть. Отделение у него было лучшим. Воспитанный и начитанный, имеющий среднее образование с отличием, он, как говорил, не терял своё достоинство. Командира

взвода не любил за его пьянство. На построении, проходя шеренги, лейтенант встречался взглядом с сержантом, замечал плохо скрытое презрение к себе. Дёргался опухшим лицом. Взрывался, шумел: «Как надо смотреть на командира?!» Тот вытягивался и отвечал. «Надо есть глазами начальство!» – отчётливо говорил он, делая угодливое выражение лица. Смотрел в глаза своему командиру, а на лице еле заметная усмешка, Лейтенант который раз после смотра бурчал, чтоб служба была. Уходил к себе в домик и, принимая за столом очередную рюмку, говорил другому сержанту:

– Я этому Костюку рога сломаю, ишь, моду взял – презрительно на меня смотреть.

– Не прав он, товарищ лейтенант.

– А ты откуда знаешь, прав он или не прав?! – выпив, оценивал себя трезво.

У пьяного что на уме, то на языке. Был объективен и самокритичен. Бормотал: «Прав он… Какой я, к чёрту, командир? Пьяница, и всё. А он у нас один во всей армии командир».

– Ты чего, чего улыбаешься? Скажи мне, почему у него в отделении стволы блестят, а в других нет?

– Так ведь чистят все.

– Все. Все чистят! – свирепел лейтенант. – И смазывают. И у него чистят и смазывают, а стволы у одного его отделения блестят. Почему? До… чистят. Пусть и в других чистят. Смотри у меня!

– Я и так смотрю, – бубнил сержант. – Можно мне рюмочку?

– Наливай.

Выпив и закусывая крылышком фазана, бормотал:

– Ты только приказ напиши – и разжалуем.

– Я тебе разжалую! Сейчас пьём, едим мирно. А если начнётся заваруха, кто командовать будет? Мы, что ли, с тобой, пьянь голубая? Если тот перевал перекроют, капец нам. Они ломанутся сюда. Тогда кто будет командовать? Тебе, что ли, я доверю? Наливай и узнай обязательно, почему у него стволы блестят.

– Ну блестят и пусть блестят. Наши не блестят, но не ржавеют – и ладно, – выпив, говорил сержант.

Осмелясь, уже тянулся к бутылке.

– Как говоришь с командиром?! Встать! – кричал лейтенант.

Сержант вскакивал, вытягивался.

– Умри, а узнай, почему стволы блестят. Мне надо, чтоб во всём подразделении стволы блестели. Какой год «кирзу трёшь», а не понимаешь… Смотри у меня! – снова повторял он, жмурясь и темнея лицом. – Нагрянут проверяющие, в первую очередь оружие будут проверять. Дисциплину. Ты смотри у меня сержант, а то я могу как командир… Чего стоишь, лопаешь меня глазами?! Наливай себе поменьше, мне побольше. На том свете не поднесут.

Сержант плюхался на стул. «Буль-буль», – лилась из полной бутылки чача. И пьянея, лейтенант думал: «На хрена мне эта война? Авось, сюда не сунутся… Отсижу положенный срок – и в Россию. Дай-то Бог – не сунулись бы».