Лорд Пиппингтон и Хохочущий Череп Михаил Гинзбург

Глава 1

Лондонское утро сочилось сквозь неплотно прикрытые ставни кабинета лорда Эшворта Пиппингтона той же неохотой, с какой сам лорд Эшворт обычно встречал подобные утра. Небо цвета старого олова тяжело нависало над городом, роняя на брусчатку мелкую, назойливую морось, превращавшую и без того сомнительные ароматы столицы в единую, всепроникающую эссенцию сырости и забвения. Туман, этот вечный компаньон лондонской осени, не просто висел в воздухе – он словно облеплял город ветхой, серой паутиной, стирая четкость линий, превращая прохожих в смутные тени, а кэбы – в призрачные ладьи, скользящие по морю вечной промозглости.

Лорд Пиппингтон, мужчина, чьи пятьдесят с небольшим лет были отмечены скорее не морщинами, а неким внутренним светом тихой, чуть старомодной мудрости, созерцал этот унылый спектакль из окна своего кабинета на Сэвил-Роу. В руке он держал чашку с чаем – напитком, к которому питал уважение, граничащее с благоговением, и который, по его глубокому убеждению, был способен разрешить если не все, то по крайней мере половину мировых проблем. Вторая половина, вероятно, требовала хорошего табака и камина, но об этом позже.

«Опять эта небесная канцелярия решила устроить всемирный потоп в отдельно взятом городе, – пробормотал он, обращаясь не то к своему отражению в стекле, не то к бюсту Марка Аврелия, сиротливо пылившемуся на книжной полке. – И почему именно тогда, когда я намеревался прогуляться до мистера Хэтчарда за свежим выпуском «Джентльменского журнала»? Воистину, провидение обладает своеобразным чувством юмора».

Его размышления о капризах судьбы и издательской индустрии были прерваны появлением Дженкинса, его камердинера, чье лицо сохраняло выражение стоического спокойствия даже тогда, когда потолок в гостиной начинал протекать с упорством ниагарского водопада. «Лорд Пиппингтон, с вашего позволения, прибыл посыльный от сэра Чарльза Уэзерби из Вестминстера, – доложил Дженкинс тоном, каким, вероятно, объявляли о конце света гладиаторам в Колизее. – Утверждает, дело не терпит отлагательств». «Дела, не терпящие отлагательств, имеют скверную привычку возникать в самое неподходящее время, – вздохнул Эш. – Не иначе как кто-то снова потерял любимую табакерку королевы или государственный муж забыл текст своей пламенной речи в парламенте. Пригласи его, Дженкинс. И принеси еще чаю. Боюсь, этот день потребует двойной дозы».

Посыльный, молодой человек с перепуганными глазами и мокрым плащом, действительно принес весть, выходящую за рамки потерянных табакерок. Финеас «Пип» Уистл, королевский шут, был найден в своих апартаментах бездыханным. Его земная комедия подошла к финалу. «Сэр Чарльз Уэзерби просит вашего содействия, милорд, – выпалил посыльный, комкая в руках шляпу. – Обстоятельства… э-э… несколько туманны. Никаких явных признаков насилия, но… шут не должен был умереть. Не так. Не сейчас». «Смерть редко советуется с нашими ожиданиями касательно ее своевременности, молодой человек, – заметил Эш, постукивая пальцами по подлокотнику кресла. – Однако, почему именно я? Разве Скотланд-Ярд не располагает достаточным количеством бравых молодцов для расследования столь… деликатного дела?» Лорд Пиппингтон не был официальным следователем. Однако за ним тянулась тонкая, едва заметная репутация человека, способного распутывать дела, где логика пасовала, а здравый смысл предпочитал тактично удалиться. Пару раз его проницательность и нестандартный подход помогали там, где другие заходили в тупик, особенно если дело отдавало легким привкусом необъяснимого.

«Сэр Чарльз полагает, что ваш… э-э… уникальный взгляд на вещи может оказаться полезным, милорд, – посыльный явно цитировал, и цитировал с трудом. – И потом… шут. Это не совсем обычное дело». «Пожалуй, вы правы, – Эш поднялся. – Умереть в наше время – это уже само по себе неординарно. А умереть будучи королевским шутом… это почти вызов общественному вкусу. Дженкинс, мой плащ и трость. Похоже, «Джентльменский журнал» подождет».

Апартаменты Финеаса Уистла располагались в одном из старых крыльев дворца, куда редко заглядывало солнце и еще реже – высокопоставленные вельможи. Воздух здесь был спертый, пахнущий пылью, старым деревом и чем-то неуловимо сладковатым, как забытые на чердаке детские игрушки. Комната шута представляла собой живописный хаос: книги вперемешку с театральным реквизитом, яркие ткани, маски с застывшими гримасами, разбросанные листы с какими-то набросками – не то стихов, не то карикатур. Это был застывший карнавал теней и отзвуков смеха, теперь удушливо тихий. Сам Финеас Уистл лежал на кровати, под балдахином из полинявшего бархата. Он выглядел так, словно просто прилег отдохнуть после утомительного представления, и лишь неестественная неподвижность и восковая бледность лица выдавали истинное положение дел. Сэр Чарльз Уэзерби, полный мужчина с одышкой и вечно озабоченным видом, топтался у окна. «Вот, милорд, как есть, – пропыхтел он. – Доктор осмотрел. Говорит, сердце остановилось. Но почему? Он был здоров как бык, хоть и питал слабость к дешевому вину и поздним бдениям». Эш молча оглядел комнату. Его взгляд задержался на письменном столе, где среди бумаг выделялся странный предмет – небольшой, тускло поблескивающий череп, вырезанный не то из кости, не то из очень старого дерева. Он был слишком мал для человеческого, и на нем застыла неестественно широкая, почти хищная ухмылка. «Я оставлю вас на некоторое время, милорд, – сказал сэр Чарльз, явно обрадовавшись возможности покинуть комнату с ее тягостной атмосферой. – Возможно, в тишине вам откроется то, что ускользнуло от нашего поверхностного взгляда. Я буду в соседней приемной».

Когда шаги Уэзерби затихли в коридоре, Эш подошел к кровати. Он не был поклонником шутовского искусства, находя его зачастую грубым и предсказуемым, но сейчас, глядя на умолкшего Финеаса, он ощутил укол той самой вселенской грусти, что приходит при виде оборвавшейся нити жизни, какой бы причудливой она ни была. «Ну-с, мистер Уистл, – тихо произнес Эш, скорее для себя, чем для покойного. – Что же заставило ваше сердце пропустить последний удар? Уж не слишком ли удачная шутка?» Внезапно легкий сквозняк, которого не должно было быть в запертой комнате, шевельнул пыльные портьеры. Воздух словно уплотнился. Эш почувствовал, как по спине пробежал холодок, не имеющий ничего общего с лондонской сыростью. А затем он его увидел. Рядом с кроватью, там, где мгновение назад была лишь пустота, стояла фигура. Полупрозрачная, сотканная из мерцающего света и теней, но до мельчайших деталей повторяющая облик Финеаса Уистла – в его ярком арлекинском костюме, с колпаком набекрень. Призрачный шут смотрел на свое бездыханное тело с выражением крайнего недоумения на лице, словно не мог поверить, что этот скучный спектакль разыгрывается именно с ним. Лорд Пиппингтон моргнул. Затем еще раз. Легкое недоумение, подобно непрошеному гостю, на миг посетило чертоги его разума. «Переутомление, – решил он. – Или тот подозрительный паштет за завтраком. Дженкинс клялся, что он свежайший, но кто знает этих поставщиков…» Призрачный шут повернул голову и посмотрел прямо на Эша. Его губы, тоже полупрозрачные, дрогнули. «Ну, наконец-то! – произнес он голосом, который слышался скорее внутри головы Эша, чем ушами – тонкий, дребезжащий, как старый клавесин, но полный непередаваемого ехидства. – А я уж думал, так и простою тут до Страшного Суда, пока кто-нибудь из этих… э-э… ценителей высокого искусства не обратит на меня внимание. Скажите, любезный, вы всегда так долго разглядываете покойников, или это у вас профессиональное?» Лорд Эшворт Пиппингтон медленно опустился на ближайший стул, который протестующе скрипнул. Он чувствовал, как его тщательно выстроенная картина мира, где призраки обитали исключительно на страницах готических романов и в пьяных бреднях матросов, трещит по швам. «Кажется, – выговорил он с трудом, обращаясь то ли к призраку, то ли к собственному здравому смыслу, который, похоже, решил взять отпуск, – мне определенно нужен еще чай. И, возможно, что-нибудь покрепче». Призрачный Финеас картинно развел руками, бубенцы на его колпаке издали едва слышный, призрачный звон. «Крепкие напитки подождут, милорд! Есть дело поважнее чаепитий и бренди. Ведь умереть – это полбеды, как выясняется. А вот умереть и оставить после себя… загадку – это уже никуда не годится! Особенно когда эта загадка может заставить смеяться до икоты весь Лондон… или хуже». Он подмигнул Эшу, если можно подмигнуть, будучи сотканым из лунного света. «Слушайте внимательно, милорд, ибо рифма моя коротка, а времени у нас в обрез:

Не от вина прервался мой куплет,И не болезнью я во тьму низвергнут.Ищите то, что прячет смеха свет,В вещице, что ухмылкой дерзкой свергнетПокой и разум… с черепной коробки.Кто взял ее, тот ходит по дорожке топкой!»

С этими словами призрачный шут театрально поклонился и начал медленно таять в воздухе, оставив лорда Эшворта Пиппингтона в полном одиночестве, если не считать стремительно улетучивающихся остатков его скептицизма и недоуменного вопроса, повисшего в тяжелом, пахнущем пылью воздухе: «Черепная коробка?..»