Логика Аристотеля. Том 3. «Аналитика Первая» Аристотеля Александр Афродисийский

Логическое и силлогистическое исследование, которое сейчас перед нами, включающее в себя доказательный, диалектический, испытательный и софистический методы, является делом философии, хотя им пользуются и другие науки и искусства, но заимствуя его у философии. Ибо открытие, построение и главное применение этого метода принадлежит именно ей. Будучи её делом, оно некоторыми считается частью философии, а другими – не частью, но её орудием.

Те, кто называет его частью философии, пришли к этому потому, что, подобно другим предметам, которые всеми признаются частями философии, философия занимается им, делая своим делом его открытие, упорядочивание и построение. Однако это исследование, будучи её делом, не является частью ни одной из остальных частей философии – ни теоретической, ни практической. Ибо предмет его иной, чем у них, и цель в каждом случае различается. А поскольку те части различаются между собой по определённым признакам, то и этот метод, отличаясь от обеих, логично было бы отделить от них. Ведь он разнится и по предмету (ибо его предмет – аксиомы и предложения), и по цели, и по назначению. Назначение же его – показать, посредством какого сочетания предложений из положенных и принятых [посылок] необходимо выводится то или иное заключение, что не является целью ни одной из тех [частей философии].

Те же, кто называет его не частью, но орудием философии, утверждают, что оно не самодостаточно, чтобы быть частью какого-либо искусства или науки, ибо часть [философии] должна заниматься самим искусством или наукой, подобно тому как это делается в других её частях, о которых идёт речь. Часть определяется не только по тому, что её исследуют и разрабатывают, но и по тому, что её цель и построение отнесены не к чему-то иному, чем то, чем занимается сама эта наука. Ибо то, что служит для других вещей, подчинённых той же науке или искусству, не могло бы правильно противопоставляться тем, ради чего оно существует и создаётся, ни быть частью наравне с ними, поскольку оно существует ради них. То, что отнесено к чему-то иному и чья цель – способствовать открытию и построению других [вещей], разрабатывается как их орудие.

Подобно тому как в разных искусствах произведение одного искусства может быть орудием другого, поскольку его цель служит потребностям произведений того искусства, для которого оно является орудием, так же и в одной и той же науке или искусстве некоторые [вещи] могут иметь такой же порядок по отношению друг к другу: одно будет орудием, а другое – главным делом и частью. Ведь и молот, и наковальня не перестают быть орудиями кузнечного дела, хотя и являются его произведениями.

Кроме того, тем, кто называет [логику] частью философии, приходится признавать, что эта часть философии служит орудием для других наук и искусств, которые используют силлогизмы и доказательства для построения и обоснования своих учений. Они пользуются ими, но не как своими частями, ибо тогда одной и той же частью оказались бы разные науки. Таким образом, они применяют её как орудие.

Если так, то, поскольку более архитектонично то искусство или наука, которое использует произведения и орудия другой науки, подчиняя её собственное дело своим потребностям (как, например, уздечное дело – верховой езде, а кораблестроение – кормчеству), то и другие науки и искусства окажутся совершеннее философии, для которых её часть служит орудием.

Если же скажут, что не всё логическое исследование отнесено к открытию и построению предметов, исследуемых в философии или в других науках и искусствах, но что в нём есть нечто, рассматриваемое и исследуемое само по себе, не полезное ни для чего иного, то, во-первых, они должны согласиться с древними, продвинувшими логическое исследование до уровня полезности, что его следует называть орудием, а не частью. Во-вторых, по их же мнению, полезная часть его будет орудием, а бесполезная – частью. Но если полезное лучше и заслуживает большего внимания и разработки, то, согласно их же взгляду, лучшая часть логики будет орудием философии и других наук и искусств, а менее ценная – частью.

Между тем во всём орудие занимает второе место после дела части. Далее, если бы [логика] разрабатывалась как упражнение для ума в отыскании предметов, исследуемых в частях философии, то и тогда она занимала бы место орудия. Если же – ради познания истины, содержащейся в ней самой, то она была бы частью теоретической [философии], ибо её цель – познание.

Но какое прекрасное есть в рассмотрении бесполезных частей логического метода, чтобы оно заслуживало внимания как часть философии? Ведь достойное внимания либо отнесено к чему-то другому и избирается ради него, либо имеет ценность само по себе. Не всякое знание достойно философии (некоторые вещи лучше не знать), но лишь знание божественного и почтенного, каковы те, чья природа есть божественное искусство.

Ведь и само слово «теоретический» (θεωρητικός) ясно указывает на созерцание и познание божественного (θεωρεῖν – видеть божественное). Поэтому и теоретическую философию мы называем наукой о божественном, о природных вещах и их устройстве, ибо познание их ценно само по себе.

Там же, где рассматриваемые предметы не отнесены к чему-то иному и не содержат в себе ничего приятного и почтенного, их познание совершенно излишне и не может быть свойственно философии, будучи пустой тратой времени. Ведь философу более всего свойственно ничего не делать без разумной цели – равно как и не созерцать без неё, но иметь меру и в действии, и в созерцании.

Не таковы, однако, предметы геометрии, как думают те, кто сравнивает её с бесполезной частью диалектики. Во-первых, геометрия и сама не есть часть собственно философии, как они утверждают. Во-вторых, астрономия, будучи отчасти частью геометрии, занимается созерцанием божественных и природных сущностей, познание которых заключает в себе прекрасное и почтенное.

Кроме того, геометрия даёт множество полезного для философии, ради чего она и заслуживает внимания. Ведь рассуждать не только о чувственных вещах, но и о тех, что недоступны чувствам и умопостигаемы, крайне полезно для философского созерцания, особенно если бестелесные и умопостигаемые сущности первичнее и почтеннее чувственных, которые созерцает философ-теоретик.

Более того, геометрия с юности приучает рассуждать об особенностях линий, плоскостей и тел, ни одно из которых не чувственно. А способность разделять в рассуждении то, что различается по сущности, но не может существовать друг без друга, крайне необходима для философского созерцания.