То, что у Аристотеля могло вызвать недоумение, он сам разрешил: ведь можно подумать: «Поскольку части субстанций находятся в чем-то (ведь в человеке рассматриваются руки и ноги), а случайности также находятся в чем-то, если случайно в человеке рассматриваются белизна и теплота», то, следовательно, части субстанций – это случайности, что абсурдно. Таким образом, он утверждает, что было дано, как мы сказали, что случайность находится в чем-то» (ведь случайность в чем-то не является частью предмета, поскольку различия обеспечивают необходимость целого, а они составляют предмет; так что даже если они разделяются в соответствии с тем, что находятся в чем-то, между ними все равно есть некоторое различие, поскольку одни завершаются и существуют как части, а вторые – нет). Следует признать, что рассуждения о сущности относятся не к чувственным частям, таким как руки и ноги или подобные им сущности, а к умопостигаемым и истинно существующим частям, таким как разумное и смертное. Одни части разумны, а другие – умопостигаемы. Поэтому рассуждения о разумных частях построены соответствующим образом; это также подходящий момент для такого созерцания. Поскольку он сказал: «Не существовать в предмете – не свойство сущности», и поскольку различия также не существуют в предмете, не следует думать, что он утверждал это так, будто различия лишены сущностей, которые действительно являются субстанциальными сущностями. По этой причине он утверждал, что нас не должны беспокоить части сущностей, как если бы они существовали в предметах, поскольку такое созерцание будет выглядеть неуместным, если мы не примем, что он говорит об умопостигаемых частях как разумного, так и смертного, которые являются специфическими частями человека. Ибо из них человек существует.

Вот что имеется в виду: контингент, даже если он существует в чем-то, не подобен частям сущностей. Однако было сказано, как оно существует в чем-то, а именно: не как часть в целом.

Вторая категория действительно была перенесена из сущности, и он сразу же осудил и ее. Это очевидно из связи различий; это указывает на то, что они тоже соответствующим образом приспосабливаются к этой сущности. Более того, это относится не только к этой сущности, но и потому, что эта сущность существует не в каждой сущности: ведь первая сущность никак не классифицируется.

Вначале говорится о том, в чем обвиняют, а затем к ним применяется синонимичная категория. Ибо об отдельных людях говорится, что они обвиняются в ничего не значащих вещах, в то время как виды людей, а также роды тех и других также называются синонимично в отношении обвиняемых. Ибо сколько сказано против обвиняемого, столько же будет сказано и против основного субъекта. Говорят, что Сократ – это живая сущность, разумное и разумное смертное существо, и также говорят, что человек – это живая сущность, разумное существо. Дело обстоит так: поскольку род обвиняется в отношении вида и индивида, а вид – в отношении индивида, то сколько сказано против обвиняемого, столько же будет сказано и против лежащего в основе предмета. Таким образом, род обвиняется против индивидов и против видов синонимично, а вид против индивидов.

Отбросив две предыдущие квалификации субстанции – а именно, что она не находится в субъекте и что все говорится синонимично от них, – он перешел к третьему значению этого нечто. Поэтому «это» в демонстрации является значимым, а «что» по отношению к субстанции в субъекте указывает на то, что она остается и не требует ничего, не находится в субъекте; скорее, она сама является предметом всего и причиной единства, то есть обозначает единое, как в «этом дереве» или «этом человеке». Термин «это» употребляется по отношению к субстанции в предмете, обозначая явную индивидуальность, ибо именно она получает демонстрацию. Этот конкретный случай, как утверждается, относится исключительно к субстанции, а не ко всем субстанциям: ведь виды и роды, такие как «человек» и «животное», кажутся обозначающими нечто, поскольку они показывают уникальную характеристику, но они обозначают скорее множество и определенное качество, поскольку они показывают общность и собирание конкретных вещей. Таким образом, утверждает он, «нет качества, подобного случайному, но качество определяет субстанцию», имея в виду собрание и совокупность конкретных людей; ведь качество, будучи случайным, входит в субстанцию как нечто чуждое и необходимое для ее конституирования, тогда как этого не происходит вовсе.