Теперь проводится сравнение между вторыми субстанциями, как по виду, так и по роду, и на основании двух аргументов показывается, что сущность относится скорее к виду, чем к роду: один аргумент основан на отношении к первой субстанции, а именно на ее близости (ведь вид ближе к первой, то есть конкретной субстанции, чем к роду), а другой – на аналогии: как первая субстанция относится к виду, так и вид относится к роду.

И если бы кто-нибудь определил, что такое Сократ, то он определил бы его надлежащим образом и как человека, и как животное, но более надлежащим образом как человека, чем как животное; ибо, говоря «животное», мы охватываем многое (поскольку оно обозначает и рациональное, и иррациональное), и мы не уточняем, рациональное оно или иррациональное, но, определяя его как человека, мы более точно передадим природу Сократа.

Для Сократа более характерно быть человеком, чем быть животным, ибо это более распространено (и та же аналогия применима к деревьям и растениям).

И это вытекает из второго аргумента; он основан на аналогии. По этой причине он утверждает, что первичные субстанции называются первичными потому, что они также относятся к происшествиям в отношении существования и к универсалиям в отношении категорий. Подобно тому, как первичные субстанции относятся к происшествиям и универсалиям, так и виды относятся к родам: виды подпадают под роды в отношении категорий, но не наоборот; ведь роды классифицируются по видам (мы говорим «всякий человек есть животное», и хотя человек – это вид, термин «животное» классифицируется, то есть род), но виды не классифицируются по родам; ведь мы не можем сказать, что всякое животное есть человек, так же как мы говорим, что всякий человек есть животное. Поэтому, исходя из них, вид рода действительно более субстанционален.

Он справедливо добавил «столько же, сколько и не родов», чтобы вы не поняли неправильно термин «животное»; ведь животное – это действительно вид, но также и род. Поэтому нужно рассматривать не эти, то есть подчиненные, а только те, которые являются видами, в частности, самые конкретные, такие как человек и лошадь.

Рассмотрев глубину субстанции, то есть от атомов к форме и от формы к роду, он теперь хочет провести сравнение в ширину, то есть от формы к форме и от атома к атому. Поэтому он утверждает, что ни одна форма формы не будет отличаться от сущности второй, ни один атом атома не будет отличаться от сущности первой субстанции.

Ибо человек имеет отношение к определенному человеку, и точно так же лошадь имеет отношение к Ксанфу: как о Сократе не было бы ничего более привычного, чем сказать о человеке, так и о Ксанфе – о лошади.

Теперь он говорит о причине, по которой обозначаются роды и виды вторых субстанций, но он не утверждает, что случайности являются третьими субстанциями. Он выдвигает двоякое предположение, первое из которых вытекает из определения термина: ведь он говорит: если нас спросят «что такое Сократ?», мы ответим «человек» или «живое существо», что даст знакомый и узнаваемый ответ; если же мы скажем «белый», «бегущий» или что-то подобное, мы дадим незнакомый и неизвестный ответ. Таким образом, вполне разумно, что мы называем виды и роды вторыми субстанциями, но мы не утверждаем, что случайности – это субстанции вообще.