Вожделенья чистого, – он был томим порочным богохульством и, пьяный от вина,

Возвышенно струил фонтанов и торжеств воспетые молебнами бесплодные искусы.

Лишь змий, что скрытый средь цветущих веток, был радостен в Эдема рощах.

Медовая ацерра аппетитов распускалась в чудовищных бутонах,

Которые спазмы лепестковых эрекций блюли, лелея их томные потенции.

Они, как плод, мякотью отделившийся от стебля, реяли к черной утробе,

И сады принимали их плавные изгибы в свои дремлющие удовольствия,

Которые лоснились, трепетно дрожа, среди молелен и балдахинов, —

Цветок раскрывался, отравленный злокозненными преступлениями,

И его пороки разрывали пряную смуглость раны, набухшей кровавыми пигментами,

Когда они сочились спелостью измученных лаской губ, что прильнули к убийству,

Пожирая благоухания трепетно-терпких клинков, ускользнувших в соблазны.

Искажая арки арабесками красных отсветов, проникнувших в альков,

Как любовник, который прильнул к червивым постелям мякоти,

Эротические переживания дразнили сладостью дурмана сокрытые во мраке балдахины,

Когда демон, задушивший бутон своими льстивыми поцелуями,

Совокуплялся с разбухшими от возбуждения плодами,

Вкус коих сочился медовою росою, истекая пурпуром пьяных гроздьев.

Нектары ядовитого экстаза бушевали среди розог, испещривших рубцами нежные покровы,

И стонали стигматы их гладкой кожуры, вожделея к наркотикам, что лились из чаш фонтанов:

Ни одна змеиная сущность не смела выползти из дьявольских ртов,

Скользящих изворотливой гадиной среди бархата амарантового ложа цветка.

Сомнамбулизмом стеблей в терновых и дремучих зарослях

Раскрылась безумная жажда, чьи соблазны обвивали плоды, как змеи:

Ненасытные утробы поглощали темные лабиринты, скользя

Меж лоз, чьи оргии корчились в развратных позах, пеленая

Трезвостью пунцовой сады: взвихренные к раю тропические яды

Крутились в воронках шабашей, носясь в круговороте опьянений,

Когда искус тех колдовских и дьявольских затмений

Засасывал болотом рта целомудрие – терпкое, как дурман.

Расцветающие алтарями клинки плавно скользили к жертвенникам,

Которые приникали к греху, одержимые черными зевами цветка,

Развратно обнажившего целомудренные раны перед райскими чащами,

Что кишели глянцевой чернотой змей, расползшихся по стволам

И прятавшихся среди кущей, когда их шипение заманивало в ловушки,

Столь же ядовитые, сколь и их укусы, плененные плодами смерти и любви.

Тогда сады воспевали демонические гимны и, изгибаясь в похотливых позах,

Наслаждались дьявольским экстазом, что падок был на вульгарные пиршества:

Истомы нежились в гирляндах из фруктов, которые впускали в мякоть порока

Конвульсии и дрожь, засасываемые ненасытными пунцовыми лабиями,

Что распускались на альковах, как волчьи пасти, чванно целующие алые бутоны.

Запутавшись в дебрях чревоугодий и ласково хлещущих плетях,

Бутоны откликались вязкой дрожью вампирических потенций

И ловили горькие настойки эфира, когда чванные вибрации

Окружали истомой возбужденные от удовольствий рты:

Их вакханалия дурманила цветущий бредом каркас стеблей,

Что прянули без отвращения к безумию лихому,

И фаллосы томили любованием грехов бесплодных

Канделябры увитых змеями вульв, которые чары вздымали

К кожаным обелискам и мраморным корсетам усыпальниц.

Парфюмы в них блуждали, как в будуарах черных,

Что нависали тяжестью крыльев нетопыря над ложем,

Простыни коего были усыпаны жалами скорпионов и шипами, —

Желанием необузданных ласк полнились оккультные букеты,

И лепестки их клонились к удовольствию змеиной госпожи,

Которая, окутанная в меха, играла с мягкими бликами отражений,