Их алые простыни пеленали зло медовым коварством и смертельным ядом,

Как цветущий ухищрениями и бутонами идеал, преданный жалящим вонзаниям мечей.

Подчиняясь томности багровых переплетений стеблей, разивших

Ласковыми мановениями шипов, что погружались остриями в тело,

Жертва извивалась в томных восторгах, изнежившись, как ядовитая змея,

На шелковом алом полотне пышных алтарей, которые постели обнажали

Для сладострастий и бурных ласк, проткнутых отравленными наконечниками кинжалов.

Вероломною развязностью змеи проскользнув на бархатное ложе,

Голодных бутонов обласкав чарующую грацию, что утопала

Искушением меж балдахинов, полных удовольствий,

Шипы, подобно любовникам, соблазняли девственно-чистые лепестки,

Тронув их лоснящуюся влажностью гибких хвостов глубину, – и похоть проникала

Мягким стоном благовоний на подушки их безумных томлений,

Когда злокозненность точила сочный плод и в ритуальных урнах дьявольски пылала.

В вертепе райских мук, богоподобных прелестным вожделеньям,

Мятеж был черным извиваньем змей, которые благоухали среди распутств жестоких,

Томясь, как кнут, в расплывчатых бутонах, что, позабытые мольбой, блаженств искали.

И, с раем близостью соприкоснувшись, соцветий дьяволы волненьем возроптали,

Когда лианы рощ на балдахины сладострастья опустились, благоволя сокрыть ловушки,

Что жертву привлекали к фруктовой свежести угроз и храмам развращенных поз,

Трепещущих, как нетопырей крылатые тени, что омывали ужасом оазисы.

Ядрено-жаркие и колючие объятия роз, убаюкивающие тела розгами терний,

Вонзались остриями шипов в пульсирующие схватками алые сердца:

В них прорастали сорняки, плодя извращения и дьявольские гимны,

Которые восхищенно замирали перед смертельными наслаждениями

И с ласковым упоением внимали звону оголившейся над их алтарями стали —

Погрязшие чванностью утех, бутонами среди зазубренных клинков,

Их вульгарные обнажения украшали остриями доминирование облаченной в шипы госпожи

И возносились к удовольствиям земным, ублажая супостат черных крыльев, обтянутых кожей,

Но всколыхнувшийся секрет точил порока естество, когда, скользя в Эдем,

Он поднимал струи целительных источников и реял брызгами медовых капель,

И рясы наполнялись мускусным благоуханьем, почти блаженно замирая

На дьявольских свиданиях с развратом, где оргии купались в роскоши когтей,

Впившихся в бахрому антрацитовых балдахинов, завешивающих театр жестокости.

Дьявол, вползая в райские сады, уничтожал невинность хрупкого бутона,

Наделяя его уродливыми очертаниями распутств, искаженных в агониях;

Абрис плодов наливался нектарами и ядовитыми цветениями,

И лепестки, которые ублажали мимолетное желание, скалились угрожающими зевами,

Пряча свои коварные бутоны в траурные мессы черных мехов, что благоволили

К испившим дьявольскую негу губам, источавшим благоухание извращенного рая.

Блудные вуали, обтекающие эфир в ласке неземных блаженств,

Окутывали райские экзальтации цветов, проникнувшихся жалящими укусами:

Пронзенные сакральной оргией, они сочились святой водой и лоснились, как агатовые ужи,

Обсидиан надломленных смертью стеблей боготворя и приникая к черной коже плетей,

Которые дьявольскими метками исполосовали розовеющую в запретных удовольствиях плоть.

Ванны сладкого Эдема дрожали фильтрами уст ядовитых,

Наливаясь сочной приторностью червивой мякоти,

Которая совращала пряными цветами горький привкус похоти, —

В ней грех и совершенство смерти сплетались, как Эрос и Танатос,

Одержимостью гипноза обволакивая лобзающиеся бутоны:

Возбуждения полные, они прельщались ласками длинных языков,