Кружили, реяли и проносились в сонмах райских нег и скверн,

К их переливам устремляясь: источники били чистыми брызгами,

Извращенные мечты будили ото сна, клубясь молочностью белой пены

И волною чувственной, как плети, накрывая правильные изгибы тел,

Когда они утопали среди грез и слияний, отдавшись их бурным потокам.

Возбужденные чресла будили желания, сексуальностью одолевая перезревшие миражи,

Которые источали соблазнов вульгарные видения, заманчиво окунаясь в пьяные клубы

И виясь, подобно змею хитрому, вползшему в экзотический шабаш и вознамерившемуся украсть

Пороки фруктовых лоз, нависших над колючим убранством из терний.

Веянье грозящих помешательством шлейфов, облаченных в импульсы клубящихся эфемеров,

Реяло над дрожащими лепестками богохульного цветка: его прекрасные конвульсии

И переливы нежных истязаний, укрывавших шрамами стебли, как срам, бледнели на телах,

Прельщая кощунственные неги: они изобличали превратные истины и плодили ложь,

Что, вскормленная дьявольским началом, дразнила запретностью безумие стеблей —

Они, извиваясь в адских, оргазмических судорогах, привлекали хищных ос к прелести букета

И растворялись среди вибраций, которые облизывали берег, искореженный трещинами

Купавшихся в крови корней, – их темные желания пульсировали змеиными хвостами,

Подползая к наготе вульгарно раздевшихся черных кущей, пульсирующих розовой плотью.

Червоточиной искушенные плоды впускали змия в сочившие влагу лепестки.

Они, лобзаниями привлеченные, как рай, благословленный миражами,

Накидывая завесы на черную вуаль лица, заставляли трепетать в жестоких негах искусы,

И терпкость разъедала мякоть, стекая каплями на шелк постелей,

Когда совращавшие нимф сатиры совокуплялись с черными вульвами цветов,

Пульсирующими волосяным покровом разбухших от лепестковой влаги губ,

Что сжимались и разжимались от экстаза, распустившегося среди колючих логов,

Чьи украшенные клинками лона расцветали в мятежах девственных плетей.

Наваждение, бесчинствующее флиртом чувственных пороков,

Лилось в истому рая, который отворял ворота, чахнувшие от извращений,

Где ночь, как терпкая любовница, обволакивала нежными плетьми

Полог мутной поросли, обвившей экстазы черных ветвей:

Их довольная отторжением похоть приникала к глубине сада,

И абрис блуда был размазан алым поцелуем, дивною отравою искуса,

Что дрожью покрывал ядовитые лепестки, заставляя их уродливо сжиматься.

Пряное и душистое удовольствие в зияющих бутонами щелях

Соки пускало кроваво-коричные: рай благоухал в них дивными лампадами

Гашиша и опиума, что растворялись в зыби мягких каркасов цветка.

Похоть, травмированная изящным обликом цветников, изводилась от навязчивых желаний,

Трепеща демоническими возбуждениями, обуявшими бутоны и их багровые каркасы,

И они, обрамленные бахромой лепестков, уязвленные издевательской уродливостью зла,

Обнажались в объятиях экстаза, когда фигуры, корчась в их медово-ядовитом плену,

Совокуплялись на подстилках из шипов, чьи зловещие наказания и дьявольские интриги

Красноречиво устремлялись к разврату, благоговея перед его дурманными шлейфами.

Запретные сады обнажали черное неистовство, лаская наконечниками шипов

Беснующиеся помешательством альковы, напоенные дымом костра и пороком, —

Как мутный полог терновых удовольствий, яды бунтовали грацией в еретических алтарях,

Обвивая их алой простыней вакханалии: ее вульгарность реяла обманами средь лепестков,

Когда они, под ветром колыхаясь, как змеи горгоны, струили темное блаженство, познавши грех,

Который взвивал экзотическую отраву укусов к багровым небесам, зардевшимся над храмами.