– Хорошо, вы можете оставить у нас, мы передадим, когда он спустится.

– А… а можете ему позвонить и сказать, что для него оставили на ресепшене вещь? – спросил я.

– Конечно, – ответила Аня и набрала номер комнаты. Я заметил, как она нажимает кнопки: 401. Аня стояла, приложив трубку к уху, и смотрела куда-то в сторону охранника, ожидая ответа, а по моей спине бегали мурашки, так как я не знал, что ей ответит отец, когда узнает, что ему тут что-то оставили. – Никто не берет.

– Ладно, спасибо вам, – сказал я, – где тут кофе выпить можно?

– Вон туда, где лифты, там бар. – Она указала рукой. На запястье была татуировка в виде креста.

Я выпил эспрессо, а потом пробежал в лифт с компанией молодых иностранцев, от которых приятно пахло парфюмом, нажал кнопку 4 и посмотрел в сторону ресепшена, где Аня снова стояла с трубкой возле уха. Когда двери лифта открылись на нужном этаже, первым делом я нашел туалет, зашел в кабинку и убил еще пару дорог. Умылся и меньше чем через минуту оказался напротив двери с цифрой 401.

Левая рука начала слегка трястись. Правой я прижал ее к бедру и глубоко вздохнул. Закрыв глаза, я подумал о том, что сейчас делает Юля. Мне казалось, что именно в эту секунду она лежит у себя в комнате и ей почему-то страшно. Мне хотелось позвонить в дверь нашей квартиры и увидеть, как она открывает, ее рот растягивается в хитрой улыбке. Когда я снова открыл глаза, то передо мной по-прежнему была дверь 401. Я со всей силы ударил по ней ногой, выбив замок. Услышав женский визг, я зашел в номер. Перед глазами все плыло, но когда я сфокусировал взгляд, то увидел отца, который лежал без одежды на кровати, прикрываясь одеялом, в его глазах были растерянность и испуг. Рядом с ним лежала обнаженная брюнетка лет тридцати и громко кричала от страха. Я услышал, как в соседних комнатах стали открываться двери.

– Пиздец! – крикнул я. По моим щекам покатились слезы, и я выбежал из номера, оставляя за собой крик брюнетки и отцовское: «Заткнись!»

Передо мной расплывались огни светофоров и фонарей, я давил на газ, оставляя за собой размытую жизнь. Из колонок орали Stereophonics – «Maybe Tomorrow». Я видел, как красный свет переливался в зеленый, как неоновые вывески плыли над людьми, а огни домов растекались по моим векам. Я сделал потише и набрал Юлю, после нескольких гудков она ответила.

– Ты обещал раньше быть! – услышал я ее голос, и огни стали расплываться еще сильнее.

– Юля! Юля… Юль, – не мог собраться я.

– Ты где? – спросила она.

– Я скоро буду, поставь, пожалуйста, чайник, – сказал я, пытаясь сдержать рыдание.

– Хорошо! Я только пришла, провожала подруг, видела Алекса, мама едет, – сказала она, – и папа задерживается.

– И я еду… я еду… – ответил я

– Побежала ставить чайник. Пока! – сказала она и положила трубку.

С Никитского переулка я резко свернул на Большую Никитскую, а потом пересек две сплошные, чтобы уйти влево на пустой Малый Кисловский, надавил на газ еще сильнее. Из колонок Ричард Эшкрофт из The Verve грустно пел про то, что наркотики перестали действовать и они делают кого-то хуже. Я знал эту песню наизусть и начал подпевать. По щекам по-прежнему струились слезы, и мне хотелось проснуться утром и понять, что все это было просто ночным кошмаром. Перед лобовым стеклом я увидел белую вспышку, которая ослепила меня и прокатилась по капоту, а потом по крыше и осталась где-то позади. Я резко ударил по тормозам, машину сильно занесло, но она все же остановилась с неприятным звуком и дымом, который растворялся в зеркале заднего вида. Я открыл глаза и увидел, что лобовое стекло превратилось в паутину из осколков, по которым красиво стекали красные капли. Так красиво, что какое-то время я смотрел на то, как они заполняют бóльшую часть стекла, а потом глянул в зеркало заднего вида и понял, что страшный сон не закончится скоро. Может быть, не закончится никогда.