В этой связи хотелось бы еще отметить следующее. Дети жителей нашей улицы, родившиеся до войны, в основной своей массе были крупными, рослыми. Очень отчетливо это было видно на примере семьи Исаковых. И Слава, и Роза ростом были под метр восемьдесят, если не выше, хотя их родителей никак нельзя было назвать высокими. А мы, послевоенная поросль (1945–1947 годов рождения) в основной массе были мелкими, хотя нас было и много. В школе наши классы были самими переполненными. Наверное, стрессы, недоедание наших родителей в военный период, в конце концов аукнулись на нашем поколении. Да и в нашей семье и отец, и братья ростом были метр семьдесят, а я от них отстал на целых шесть сантиметров. В ранней юности я немного комплексовал по этому поводу, но когда увидел, что данная ситуация проблем с противоположным полом у меня практически не вызывает, потому что мои сверстницы в основной своей массе были такими же коротышками, то успокоился.

В последний раз Юрку Исакова я видел, когда он привозил в мое предприятие на ремонт электродвигатели. Когда он зашел ко мне в кабинет, то я его не узнал. Передо мной был маленький, на полголовы ниже меня, толстый, лысый, седой человек. Хотя ему в то время было около сорока лет, но выглядел он намного старше. Чувствовалось, что у нее не все в порядке со здоровьем. Мы с ним минут пятнадцать пообщались. Юрка рассказал мне, что работает заведующим машинно-тракторной мастерской в одном из совхозов, кажется, Рузаевского района, в который попал по распределению после окончания техникума. Женился на местной девушке, да так там и остался.

Я дал команду, чтобы ему выдали вне очереди взамен готовые отремонтированные двигатели и дополнительно загрузили его автомашину любыми дефицитными электроматериалами, какие он попросит. Пригласил его к себе домой на обед, но отказался, сославшись на то, что еще не был у матери. Распрощались мы с ним тепло, так что уехал он от меня очень довольным. Но через полгода до меня дошло известие, что через три месяца после нашей встречи с ним случился обширнейший инфаркт и он умер.

В следующем доме от Исаковых, по нашей стороне жила молодая мордовская семья Махаловых. Выходцы они были из села Дорофеевка. Хотя их дом располагался в середине нашего переулка, но построен он был года на два позже нашего дома. В то время пошла волна уплотнения частной жилой застройки – часть площади земельных участков между соседними домами вырезалась, а затем отдавалась под застройку нового дома.

Семья Махаловых была тихая и спокойная. У них был единственный сын Вовка. Родители его были очень высокого роста, поэтому и он рос немаленьким. Так что, хотя он и был моложе на два года моего младшего брата Алеши, но в играх ребят его возраста практически участвовал на равных. К своему стыду, имен старших Махаловых я вспомнить не смог. Знаю только, что Махалов являлся родным братом тети Зины Юртаевой, матери члена нашей команды Генки, о которых я расскажу чуть позже.

Далее, по той же нашей стороне, стоял деревянный небольшой домик, который время от времени перепродавался. То ли в 1955-ом, то ли в 1956-ом году его купила бездетная украинская семья. Хозяин дома был уже довольно пожилой, очень худой человек с болезненным лицом. Нигде не работал и практически не появлялся на улице. Через месяц после заселения он весь двор оборудовал стеллажами с кроличьими клетками. Его жена, наоборот, оказалась женщиной общительной и очень словоохотливой. Правда, у нее был один недостаток, который несколько связывал ее в общении с соседями, – она совершенно не могла изъясняться по-русски, а говорила только на «украиньской мове». Все лето с утра до вечера на тележке она возила траву в мешках с территории лесопитомника для корма кроликов. Там ей директор лесопитомника Жалонко разрешил заниматься неоплачиваемой добровольной прополкой молодых саженцев от сорняков. Часто останавливалась около нашего дома, чтобы поговорить с моим отцом на «мове». Жили они довольно тихо, ни с кем не контактировали, ни к кому в гости не ходили и никого к себе в дом не приглашали. Мне кажется, что никто из соседей даже не знал их фамилии и имен. У них были просто уличные прозвища – «хохол» и «хохлушка». Отец, когда как-то дома зашел о них разговор, шутливо высказал предположение, что «хохол» «скрытый бандеровец».