Уже находясь в вагоне поезда, я подслушал разговор отца с матерью по поводу данного случая. Правда, заметив мое любопытство, они быстро меня выпроводили из купе (хотя можно ли назвать отсек общего вагона словом «купе»). Но из их мимолетного разговора, я все-таки понял, что младенец был тайно рожден местной несовершеннолетней девочкой, школьницей, и она, чтобы уйти от позора, удавила его сразу же, как только родила. В их разговоре я почувствовал не осуждение этой девушки, а скорее разнозначную жалость как к мертвому ребенку, так и к его несчастной матери – убийце.

Подъезжали мы к станции Курорт-Боровое поздним вечером – уже смеркалось и из окна вагона были видны очертания двух гор, густо усыпанных электрическими огнями. Этот эпизод запомнился какой-то неестественной красотой.

Первое время, около двух месяцев, мы жили у моей тетки Анны. После развода со своим первым мужем Егором Сухановым она с двумя малыми дочерями Галей и Валей переехала на постоянное место жительства в Щучинск. Примерно в 1950 или 1951 году тетя вышла замуж за приехавшего из Пензенской области демобилизованного фронтовика Кандина Владимира Марковича. После войны многие молодые холостые фронтовики – выходцы из бывших оккупированных и прифронтовых областей – после демобилизации, увидав разруху и голод на своей родине, уезжали за Урал в надежде на более сытную жизнь. Там они, зачастую, «подженивались» (на сегодняшнем сленге это называется «гражданский брак») к молодым вдовам, которые, несмотря на наличие малолетних детей, все-таки имели собственное жилье и получали какое-то социальное пособие от государства. Оглядевшись и «оперившись» на новом месте, большая часть из них, как правило, вдов бросала, находила себе незамужних девиц и заводила уже настоящие законные семьи. А некоторые все-таки узаконивали свои отношения с вдовами и жили уже как нормальная семья. Кандин Владимир Маркович относился как раз к этой категории мужиков.

У Кандиных уже был построенный небольшой саманный домик на улице Луговая. Сам Владимир Маркович работал на автобазе, расположенной рядом с домом, шофером на автомашине ЗИС-5. Тогда она попросту называлась «авторота» – на том месте во время войны стояла военизированная автомобильная часть. К четырем членам их семьи добавились еще шесть нашей. Места в доме было в обрез, поэтому мы с моим старшим братом Толей часто ночевали под навесом во дворе.

Мне, шестилетнему пацану, в новом городе все было интересно. По сравнению с Майозеком Щучинск выглядел громадным поселением. С местными ребятами я еще пока близко не познакомился и поэтому окрестности изучал самостоятельно. Правда, далеко от дома я не отходил. Поэтому вылазки мои были непродолжительными и мое краткое отсутствие не вызывало у родителей особой тревоги.

Как-то, уже в полуденное время, я увидел шедшую мимо нас большую колонну людей с оркестром. Это была похоронная процессия – хоронили лауреата Сталинской премии машиниста Милейко. Я и не заметил, как пошел вместе с колонной. По дороге местные мальчишки мне многое рассказали о покойнике. Как водил он пассажирские поезда с такой скоростью, что ветром рвало шторки в вагонах, как дрался с ингушами и еще очень и очень многое. О его смерти ребята толком ничего не знали. Кто говорил, что его зарезали ингуши, кто – что он разбился на своей машине «Победа», а это потом действительно оказалось правдой. В общем, по дороге я узнал столько много нового о городе и его знаменитостях, чего не услышал до этого за полтора месяца.

А еще новые мои знакомые мне пояснили, что молодежь, живущая в центральной части города (черте бывшей казачьей станицы), постоянно враждует с пристанционной молодежью. И поэтому одному в черте города, принадлежащей другой стороне, появляться опасно – обязательно отколотят. Первые обзывались «щучинской мордвой», так как часть казачьих семей имели мордовские корни. А их противников, кто жил ближе к железной дороге, называли «станцырями».