Поначалу Ната активно поддерживала мужа в его увлечениях, бывала на скачках и, скорее всего, не возражала против покупки все новых лошадей. Скакуны Маннергейма часто брали призы, но частенько и проигрывали. Наездником на скачках бывал он сам, или жокей, или кто-то из приятелей. Иногда ему удавалось совершить выгодную сделку и, продав породистую лошадь, купить еще лучшую. Но случались и неудачные сделки, да и в целом увлечение конным спортом было разорительно, расходы семейства, по-видимому, превышали доходы, и Успенское решено было продать. Правда, удалось это только через несколько лет. Продан был и принадлежавший Нате особняк в Москве. После 1898 года, когда Маннергейм получил несколько травм подряд, ему пришлось по настоянию жены отказаться от участия в соревнованиях. Сам он относился к этим неудачам, как и подобало мужчине и воину. Во время одного выступления в манеже лошадь его заупрямилась перед препятствием и прижала наездника к борту. Маннергейм, подозвав одного из знакомых офицеров, сказал: похоже, у него сломана бедренная кость, и, когда он возьмет все препятствия, он просит, чтобы у финиша его ждали с носилками, поскольку, скорее всего, он потеряет сознание. Так оно и случилось.

На рубеже нового столетия семейная жизнь барона Маннергейма разладилась. Мы уже никогда не узнаем настоящих причин крушения союза с Анастасией Араповой. Достоверно лишь то, что в 1900 году она, окончив краткие курсы сестер милосердия, неожиданно покинула дом и привычную жизнь. Оставив девочек (младшей было около пяти лет) на попечение своих родственников, баронесса Маннергейм пустилась в опасное путешествие к дальневосточной границе, где русские войска участвовали в подавлении «боксерского мятежа»[55]. Видимо, Ната хотела доказать Густаву и всем вокруг, что способна на полезную работу. Муж явно ее недооценивал – даже 15 лет спустя, во время Первой мировой войны, он писал сестре, что его дочь Софи «унаследовала от матери характер, неспособный к систематической работе, к чему трогательным образом присоединяется ее столь же характерная лень»[56].

Тем не менее, в тот момент, когда Ната выехала на дальний Восток, семейная драма еще не приняла необратимого характера: по крайней мере, в письмах к родным Густав говорит о поездке жены как о чем-то само собой разумеющемся.

1 декабря 1900 г.

…Вчера получил письмо от Наты. Она едет в Хабаровск. Это, в общем и целом, вполне хорошо, поскольку это довольно-таки большой город, резиденция генерал-губернатора, и связан железной дорогой с Владивостоком…[57]

Вернувшись через год с переломом ноги, Ната еще с год пробыла в Петербурге, приходя в себя после дальневосточных впечатлений. Муж, кажется, искренне озабочен ее самочувствием; по его письмам к родным никак нельзя предположить, что скоро произойдет полный разрыв.

Санкт-Петербург, 3 декабря 1901 г.

…Кроме того, мне трудно покидать Петербург без крайней необходимости до тех пор, пока Ната в постели. У нее серьезный перелом ноги, и едва ли она сможет ходить ранее, чем через пару месяцев.

Его Величество должен прибыть со дня на день.

Будь здоров.

Ната и девочки передают привет[58].

22 декабря 1901 г.

…Нога Наты весьма меня беспокоит, тем более что весь ее организм ослаблен после пережитых ею сверхчеловеческих испытаний. Если бы кто-либо полтора года назад сказал мне, что она способна на то, что она сейчас пережила, то вряд ли я смог бы этому поверить. Вместе с тем она теперь может радоваться сознанием того, что она была для больных солдат на пользу и радость, и мне представляется, что это сознание должно приносить удовлетворение.