Какая теплая вода. Лето же!

И она взорвалась радостью. Лицо саднило от солнца, от смеха. Сверкающие брызги до неба, простор, море. Жизнь. Антошка – что это он такой перепуганный? – поймал ее:

– Баська, ты что? Баська! С ума сошла? Ты же вся мокрая!

– Н-ну и ш-што!

– Спокойно, – подошел Кран. – Хватит беситься. Антон, Барбара, слушайте, я посмотрел прогноз, до субботы тепло…

В Лимбе буйная радость схлынула внутрь, и она словно вынырнула в реальность. Ветер слабо, но все-таки пахнет морем, солнце яркое, но уже не так высоко. «Зато все-таки мы побесились и побрызгались», – с непривычки к свободе буйство в ней устало и, не упираясь, успокоилось и сладким сиропчиком счастья послушно стекло в емкость для воспоминаний. Плюс одно счастливое воспоминание, разве плохо? Такая колба из синего стекла, полная серебра брызг. У Лимбы в голове целая кладовка была для таких колб. А еще ей всегда казалось, что она не для одной себя их собирает. Чтобы с кем поделиться? Непонятно. Так-то они для трудных минут нужны. Или часов. Лимба боялась, что и – лет. Жизнь – она такая. На счастье надежд мало.

–… давайте в субботу нормально куда-то на море съездим!

А у Крана красивый голос. А у Антошки – толстые ладони добрые, аккуратные, только дрожат. Да ему вообще-то страшно к ней прикасаться. Лимба повела плечом, высвобождаясь, мол, все в порядке, я успокоилась.

Антошка отпустил Лимбу, обрадовался:

– Да, точно! В сторону Усть-Луги есть хорошие пляжи песчаные, бухта Батарейная и еще куча всего!

– Поедем? – у Крана глаза прям детские.

Антошка опять схватил Лимбу за плечи, встряхнул:

– Бастинда, поедем? Вот прям с утра, ну ее к черту, школу, прогуляем напоследок! Арбуз с собой купим!

– П-правда? – и что, можно ждать еще немножечко счастья?

– На бенз только надо сложиться, а то у меня…

– Сложимся, – как-то по-взрослому сказал Кран. И нормально поедем. Ну, нормально, понимаете, с полотенцами там, с сосисками, чтоб пожарить, с едой еще со всякой, я у родителей если попрошу, они денег немного, но дадут…

– Антошка, а ты еще кого-то позовешь? – прозвучало это беспомощно.

– Ага, Пончика твоего, – засмеялся Антошка. – Ну что ты! Нет, никого больше не возьмем, в классе, понятно, никому не скажем. Баська, не бойся! Втроем поедем. Ну, мне же надо накатывать километраж! А вы умные, с вами спокойно.

Что-то не похоже, чтоб сегодня она вела себя как умная. И в субботу школу прогуливать тоже не больно-то умно. Мама узнает – башку оторвет.

Где бы взять денежек хоть немножко, у мамы страшно просить… Надо что-то придумать!

Потом они сидели на серебристом, отшлифованном штормами бревнышке почти у самой воды и сохли. Грелись. Кран взял телефон и ушел к казарме. Мало ли у человека какая необходимость.

Лимба сидела, на половину – в блаженстве, а на вторую половину – в ужасе, потому что мама, наверное, уже ее потеряла, и не хотела шевелиться, не хотела ничего знать о том, что там творится в реальном мире. Хотела смотреть в простор, в свободу морей, притворяясь так, что есть только море-небо и она, чтоб не лезли в поле зрения все эти береговые укрепления. Она не хочет историю, она хочет природу… Она хочет не этот берег, питерский, с ффу, Маркизовой мелкой Лужей, а тот, другой, где море уже – настоящее море… Антошка сидел, большой и толстый, подперев кулаками подбородок, тоже смотрел – за горизонт? Узнать бы, как год пройдет… Через год в это время они уже точно будут знать, на они каком свете, поступили-не поступили и все прочее.

– Антошка. А ты бы что, правда бы не хотел, чтобы по волшебству – бац, и мы уже в новом первом сентября, в следующем?