- Откуда вы?

- Издалека, госпожа. Вот идем, сами не зная, за какой судьбой. Да неволя нам судьбу выбирать.

- А где твои родные? – спросила Луминица девушку.

- Не осталось у меня никого, - нахмурилась Данута. - Одна я на целом свете. Умру – и за упокой души никто молится не станет.

- А почему ты осталась одна? Где твоя семья?

- А что, госпоже угодно послушать про чужую жизнь и про чужое горе? – и серьезные глаза Дануты обратились на Луминицу.

- Прости, Данута. Я не хотела тебя обидеть, - поспешно извинилась Луминица.

- Да ну что вы? Какая обида, госпожа. Только жизнь моя не интересная. Самая обыденная. Я всю жизнь в услужении у кнеза. Вот дед мой с бабкой, те - да, повидали в жизни.

- А они кто были?

- Дед мой с бабкой были из бродников. Жили они далеко отсюда, за страной Бырсей, далеко за снежными горами. Дед мой в молодости стал священником. Такая охота ему пришла нести слово святое, что отправился он в дальний путь получать грамоту из рук самого Патриарха Константинопольского. И сколько же он чудес на пути своем встретил, сколько всего нового узнал, что ни словом сказать, ни пером описать. Видел он и сам град чуден о каменных стенах, о многих церквах. Видел он и Софию Святую. Да такая она, говорит, огромная, что целую деревню вместить может. Благословил его Патриарх и отправил проповедовать к куманам, или кунам, как их еще называют.

- Неужели не страшно ему было вот так, взять и к другому народу пойти жить? Они ведь совсем другие.

- Страшно, наверное, да охота пуще неволи. Поругалась моя бабка, поругалась на деда, потом, делать нечего, согласилась сняться с обжитого места. Взяли они свой скарб нехитрый и отправились в новые места. Пришел дед к хану Атракану, показал ему грамоту, и разрешил хан им поселиться в куманском коше и глаголить слово святое среди язычников. Ох, и страшно показалось бабке моей жить среди нехристей!

- Еще бы не страшно! Да и по виду, небось, совсем другие люди.

- Да нет, бабка говорила, что люди как люди, на нас лицом похожие, рыжеволосые, белолицые, только говорят не по-нашему.

- Да, жаль, что я куманов в глаза не видела. Они больше равнины любят, отец говорит. Было, правда, раз: проходили они мимо нашего селения, кочевали. Ах, как все тогда перепугались! Стали стада срочно собирать и во двор загонять. Детей тоже в дом загнали. Я тогда маленькая была. Очень мне хотелось на куманов посмотреть, да мать строго-настрого запретила из дома выходить. Ночью все мужчины из селения в руки кто оружие, кто вилы с топорами взяли и вокруг селения на страже стояли. Только куманы недолго пробыли, ушли через день-другой, в другие места пошли. Но я помню, как все перепугались тогда. А мне и не удалось их увидеть.

- Ну, оно, может, и к лучшему. Что в них хорошего может быть, в нехристях этих? В Бога не веруют и поклоняются одному небу синему, которое величают Тенгри. Дед рассказывал: вокруг селения курганы насыпаны с балбалами – бабами такими каменными. Они, куманы, им по ночам дары приносят и с ними разговаривают. По ночам волки воют, но волков куманы редко убивают. Говорят, что их предки от волков произошли, поэтому, дескать, убить волка грех. А другие, я слышала, не волка, а лебедя почитают. Детей не крестят, а подвязывают в углу юрты куколку, которую называют Умай, кормят ее и верят, что она детей от злых духов ухоронит, не даст душу похитить.

- Да уж, попробуй таких учить. Ну и как, получилось у деда куманов в нашу веру обратить?

- Сначала никак. Не хотели куманы верить в слово Христово. Деда слушают, на лики косятся, а сами по-своему лопочут. Однако дед на своем настоял. Сделал он юрту-церковь, ну, такую, чтобы с куманами кочевать. И стал дед в ней службы проводить. Да и тут бы ничего не получилось у него, да вздумал хан Атракан дочь свою сосватать за сына князя Галицкого. А для этого должна она была православной стать. Вот и стал дед обучать ее слову Божию. А за ней потянулись и другие. Худо ли, бедно ли, собралось с десяток другой верующих во всем коше. Дед их окрестил, имена им дал христианские, на службы они стали ходить, иконы почитать. Хотя, конечно, по-своему. Глядь, отколупнут от иконы краску-то, растолкут – и в воду. Больному дадут, думают, что поможет.