Мама объявила, что у нее в планах приготовить обед и вымыть Горошине голову. А Моню отпустили играть с Носковым в бадминтон. Вернее, Носкова отпустили к Моне поиграть в бадминтон, пока Ба будет на собрании. Его родители еще вчера уехали обратно в Москву: у них закончился отпуск.

Они играли на улице возле Мониной калитки, а в леске под дубом шумело собрание. И этот шум вообще-то легко можно было принять за скандал. Когда пролетал очередной самолет, скандал ненадолго утихал, и слышно было одну Диту.

– А-ах ты! – говорила Моня, взмахивая ракеткой.

– Л-лихомара! – отзывался Носков, отбивая воланчик обратно.

– А-ах ты!

И Моня снова наподдавала ракеткой.

– Л-лихомара! – лупил в ответ по воланчику Носков.

Алевтина Семеновна накануне за ужином заверила Моню, что история про лихомару и графиню еще не закончилась. Потому что, если когда-нибудь настоящая графиня и настоящая лихомара снова встретятся, то графиня может сказать: «Ах, ты, лихомара!», и они опять поменяются местами. Моня еще спросила: «А если графиня об этом не знает?» Алевтина Семеновна развела руками: «Ну, за такое-то время могла и узнать!»

Перед бадминтоном Носков, который тоже теперь был в курсе, сказал:

– Значит, «Ах, ты, лихомара!» – это не ругательство, а заклинание!

– То есть как? – удивилась Моня.

– А вдруг другой человек – скрытая лихомара? Тогда он превратится в туман и улетит в болото.

– Но ты ж не графиня, – заметила Моня.

– Ну, и что! – возразил Носков. – Может, таких лихомар полно!

– Алевтина Семеновна сказала, что был всего один случай.

– А она что, все знает?

На этот вопрос у Мони ответа не нашлось. И теперь они с Носковым тренировались.

Пока Моня могла назвать только одного человека, которому хотелось сказать: «Ах, ты, лихомара!», – Буланкину. Раньше ей бы в голову такое не пришло, потому что ругать старших невежливо, но если это заклинание… С другой стороны, Буланкина может ведь и не улететь в болото, и что тогда начнется – представить страшно. Интересно, действует ли заклинание, если его произносить про себя? Моне захотелось расспросить Алевтину Семеновну, но она сидела на собрании.

Вышла из калитки тетя Валя Мурикова – она на собрания не ходила, потому что и так все слышала. Сказала:

– Вы мои л-ласточки! В лихомару играете? Я тут с вами постою, подальше от этого собрания. А то наслушаешься всяких глупостей, и хоть самой играй в лихомару!

Носков опустил ракетку.

– А вы не знаете, моя Ба там тоже кричит?

– Да они все кричат, – махнула рукой тетя Валя. – Приехали какие-то, хотят в леске дачи строить. Так им нужно наше согласие, чтоб через нас ездить, а то бреховские не пускают. А я-то на самом ходу!

– И я… – сказала Моня.

– Вот они все мимо нас с тобой и попрут!

– Ничего себе! – ужаснулся Носков. – Я, такой, открываю калитку в лесок, а там чужая дача?! Может, сбегать, сказать Ба, чтоб проголосовала против?..

Тетя Валя посмотрела на него очень мрачно:

– Ты моя ласточка! Да они не спрашивают, можно им строиться, или нет. Они только насчет дороги. Сколько ни голосуй, лесок они, считай, подгребли. Чтоб они провалились со своими дачами!

Тетя Валя Мурикова была человеком вспыльчивым. Она запросто могла поругаться с дядей Петей, или своей ближайшей соседкой – хозяйкой Диты, или с кем угодно. Но зато с ней поговоришь – и кажется, что вы уже давным-давно друзья, Моня это знала по себе. Поэтому по-дружески спросила:

– Теть Валь, а вы бы кому сказали: «Лихомара»?

Тетя Валя еще больше помрачнела.

– Да есть тут одна такая… – процедила она сквозь зубы и покосилась туда, где скандалило собрание.

– Буланкина? – подсказала Моня.