Лесник среагировал мгновенно. Там, где ещё секунду назад он стоял, невозмутимо наблюдая за моим приближением, зияла пустота. Он отскочил в сторону, уходя от моего выпада, и попытался зайти мне за спину. Ловко. Но я был готов к этому. Обманное движение, бросок… Жердь летит в сторону, за ненадобностью. Я же, проскользнув под занесённой рукой Эжена, оказываюсь у него за спиной. Удушающий захват – и…

– Леопард! – Раздался приглушённый смешок. – Ты ли это?

Я ослабил хватку, обернулся. Отец… Он стоял на крыльце, опираясь на резную трость, и… улыбался. Редкое зрелище в последнее время. А рядом с ним – Эжен, тоже улыбающийся, широко, по-доброму. И только в глазах отца я заметил тень печали.

– Да, ничего не скажешь, возмужал, – проговорил лесник, протягивая мне руку. Крепкое, шершавое рукопожатие. – А я-то думал – кто это тут расшалился?

– Ты ещё больше похож на свою мать, – голос отца дрогнул. – Молодец, что приехал, Рудольф. Я так рад тебя видеть.

Он постарел. Сильно постарел. Годы, одиночество, горе… Всё это оставило на его лице неизгладимый след. Словно глубокие морщины, прорезавшие лоб и щёки, были не просто признаками возраста, а… шрамами. Шрамами, оставленными временем и судьбой.

Мне вдруг почудилось, как я стою у свежей могилы, где, как говорят, похоронен самый близкий мне человек. От этой мысли у меня повело спину, словно от сильного удара в поясницу.

Я молча протянул отцу руку, и он сжал её – сильно, крепко, словно боясь отпустить.

– Ну, что ж, – сказал он, немного помолчав, – пойдём в дом, сынок. Расскажешь, чем живёт столица… Если, конечно, не забыл дорогу за время своего отсутствия.

Он говорил медленно, с расстановкой, словно каждое слово давалось ему с трудом.

За обеденным столом, в просторной, но какой-то неуютной столовой, где пахло пылью и старым деревом, я рассказывал отцу о столичной жизни. О балах, о театрах, о новых модах… Обо всём, кроме самого главного. Я намеренно избегал упоминать о себе, о своих «подвигах», придумывая на ходу имена и обстоятельства. Получалось, наверное, не очень складно, но отец, казалось, не замечал этого. Он слушал внимательно, изредка кивая и поглаживая седеющий ус. Иногда, когда я рассказывал о каком-нибудь особенно пикантном случае, он хмыкал и отхлёбывал из бокала вино.

Мне же, если честно, всё это было до смерти скучно. Гораздо больше меня интересовало то, что происходило здесь, в провинции. Но я терпеливо ждал, зная, что отец сам заговорит об этом, когда сочтёт нужным.

И он заговорил. Когда мои истории, правдивые и вымышленные, иссякли, он откашлялся и начал…

То, что я услышал, не прибавило мне оптимизма. Дела в имении шли неважно. Урожай в прошлом году выдался скудным, крестьяне роптали, управляющий, старый плут, кажется, воровал… Но хуже всего было то, что случилось с Волком, моим другом детства. Его отец, граф де Али, умер, оставив сыну не только титул и замок, но и огромные долги. Сам же Волк, по словам отца, совсем отбился от рук. Запил, загулял, перестал заниматься делами… Поговаривали, что виной всему – несчастная любовь. Какая-то столичная штучка, из знатной, но обедневшей семьи, отказала ему, предпочтя более выгодную партию. И это, мол, так подкосило молодого графа, что он… В общем, всё шло к тому, что де Али могли лишиться всего, что имели. А в последние дни, как сообщил отец, Волк и вовсе спятил – распустил всех слуг и приказал никого не пускать в замок, ни под каким видом.

Я, разумеется, заявил, что немедленно отправляюсь к другу – выручать его из беды. Отец лишь кивнул, не возражая. Он понимал…

Замок де Али, когда-то величественный и гордый, теперь представлял собой печальное зрелище. Стены потрескались, штукатурка облупилась, сад зарос бурьяном… Подъезжая к крыльцу, я почувствовал на себе чей-то взгляд – тяжёлый, недобрый. По спине пробежал холодок, словно от предчувствия близкой опасности.