Музыка стихла; мой партнер пытался удержать меня, что-то спрашивал, но я отстранилась и почти сбежала с танцпола. Я испугалась своей страстности, испугалась того, что потеряла контроль. Я чувствовала стыд, сменяющий возбуждение, как удовольствие сменяется подчас болью. Остатки здравого смысла подсказывали, что мне нужно постоять отдохнуть где-нибудь в одиночестве, а затем вообще бежать подальше. Иначе все могло закончится плачевно.

«Какая же ты, Стася, все-таки извращенка», – думала я, но даже это, даже понимание ужасной неприличности происходящего меня не останавливало. Схватив бокал с «Хот Айзом», я едва ли не залпом выпила это крепкое, но освежающее пойло, а затем отправилась в сторону уборных кабин. Но когда я, войдя в одну из них, попыталась закрыть дверь, мне это сделать не дали.

На пороге стоял и плотоядно ухмылялся мой давешний кавалер по танцам.

– Куда же ты, мальчик – колокольчик? – с неприятной хрипотой в голосе сказал он. Его дыхание пахло медикаментами, и я знала, что это запах «торчка», привыкшего к многочисленным дозам легализы. – Не надо так спешить, ведь вечер еще не закончен.

У меня в душе похолодело. Я не настолько глупа, чтобы не понять, чего хочет этот сэмэ. Но если бы речь шла только о его желаниях! При привычном потреблении легализы у человека постепенно стирается система запретов и социальных табу. Торчок просто подчас не понимает разницы между «можно» и «нельзя». А это сэмэ, хоть и имел признаки наркотической деградации, был по конституции крепче и сильнее меня.

Его невозможно остановить, он не успокоится, пока не доведет дело до конца, и плевать ему на то, что я – тачи. А это значит… Ой, лучше и не думать о том, что это значит. Для отдельно взятой Ковалевской-тачи ничего хорошего это не значило.

Общество на многое смотрит сквозь пальцы до тех пор, пока ему не удастся взять тебя за жабры. А из этого захвата уже не вырваться, как ни крути. Общество – это хищник, никогда не выпускающий добычу, попавшую ему в когти.

Кричать было бесполезно; в зале начиналась новая песня в убогом, но громком исполнении местного оркестра имени халтуры, а перекричать студийные колонки еще никому не удавалось…

День ночь, так жизнь уходит прочь

В туман – самообман…,

Любить тебя, сегодня жить

Предел моим мечтам…

Моя любовь

Мне глаза закрой

Ночью успокой

Тем, что будем мы с тобой

Крепко обними,

И к себе прижми

Жизнь моя в твоей груди

Я жду

Мое сердце ждет

Я жду, что он в дверь мою войдет

Я жду…

На краю любви

(Это будет)

Я жду

Среди звезд и тишины.

Алекс Вурхисс «Я жду» (литературный перевод)

В ярком свете люминесцентной лампы сэмэ выглядел еще страшнее. То, что пренатальная медицина делает человека физически совершенным, не означает, что таким он и останется до самой смерти. Этот сэмэ воплощал в себе типично маскулинный тип красоты, но постоянное употребление химии и нездоровый образ жизни сделали свое дело – его лицо обрюзгло, мимические мышцы потеряли тонус, кожа стала рыхлой и нечистой, нос – бурым от капилляров, под глазами залегли мешки, а склера глаза пожелтела. К тому же волосы сэмэ изрядно покрыла седина, хотя вряд ли он был старше тридцати.

«Он умирает», – внезапно подумала я. – «Умирает, и знает об этом. Может, даже наслаждается этим».

Мысль была абсурдна, но я сама была слишком напугана для того, чтобы мыслить логично. Мое возбуждение как рукой сняло, его место занял липкий, первобытный страх. Фантазии это, конечно, хорошо, но, в реальности, все было совсем не так возбуждающе-романтично. Сейчас эта жестокая и некрасивая реальность надвигалась на меня в лице медленно убивающего себя сэмэ.