На одну руку вешаю минитерминал, на другую – тот самый скальпель; идентификационную карту опустила в один нагрудный карман (еще один элемент камуфляжа), портативный реанимационный комплект в другой (без этого комплекта ни один уважающий себя медик из дому не выйдет, эмкашник он или терапевт, не важно), и вот я готова выйти из дому навстречу приключениям.

Хотя вряд ли этот бокс можно назвать домом, по крайней мере, в моем понимании. Сама я всегда жила именно в таких боксах, но я помню рассказы магистра Мартен о домах у Ледника. О просторных помещениях из кирпича или ледяных блоков, где горел очаг, отапливающий, освещающий и готовящий еду, где пахло дымом и вкусной снедью, где жили люди, и куда хотелось возвращаться каждый вечер…

Пусть даже жизнь там – совсем не сахар. Пусть вместо душа – лохань с едва теплой водой, пусть даже дома приходится ходить в термобелье, а при дыхани изо рта вырываются клубы пара. Пусть с утра до ночи ты занят тяжелым трудом, а выход на улицу порой можно сравнить с пыткой. И уж совсем страшно оказаться далеко от родных стен, когда температура опускается до двадцати – тридцати градусов ниже нуля7, или даже ниже, а отмороженные пальцы можно отломать, как сухие ветви, даже не почувствовав боли.

Где пурга за ночь наметает сугробы, способные полностью засыпать выход, и его надо откапывать; где вместе с этой пургой часто приходят мутанты – полулюди – полузвери, питающиеся человеческим мясом и очень живучие. Где, кажется, сама смерть обретает пугающую плоть, и по ночам люди рассказывают друг другу страшные сказки…

Таких, как Дженни и Лиззи даже этот коротенький рассказ, наверно, отпугнул бы. Нам кажется отвратительной и ужасающей сама возможность жить без привычного комфорта и наслаждений. Хотя наши бледные наслаждения – ничто, они безвкусны, как планктонная масса в сравнении со сладостью весенней патоки.

Может, было бы лучше, если бы я вовсе не знала бы этого мира? Возможно, но сомневаюсь. Что-то другое все равно бы разбудило во мне тот пытливый дух, который зовут ныне Ковалевска-тачи. От себя не убежишь. И я, конечно, такая же конформистка, как Дженни и Лиззи. Я люблю теплую ванну и мечтаю о тепленьком местечке в центре имени Эйхмана.

Но мне бы очень хотелось также, чтобы у меня был дом, в который приятно возвращаться, и тот человек, к которому хотелось бы вернуться. Пока я не нашла ни того, ни другого. Бокс, в котором я живу, не стал мне родным; в него совсем не хочется возвращаться и его не жалко покинуть. Почему? Я не знаю.

Будущее мое определил неведомый мне пренатальный терапевт. И никуда от этого будущего, скажем честно, мне не деться. Скорее всего, реальность окажется компромиссом между фантазиями Ковалевской-бунтарки и Ковалевской- конформистки. Но мне иногда так хочется убежать далеко-далеко, где нет стерильных стен и правильных линий Гарша, где в архаичных домах из природного камня стоит теплый очаг, в котором горит огонь, где пахнет дымом, сухой травой и еще чем-то неизвестным, и…

И где никто, никакой закон не запрещает любить того, кто тебе нравится.

Грубый сплав амальгам

В смертельном танце кружит нас

Тяжелый страх, словно яд

Не даст забвенья ни на час…

Меж нами латекса слой

Преграда thin, but very strong8

И каждый раз – это бой

Сражение скрещеньем ног

О сердца дрожь

Любви безумной мечты

Утратив блеск

Смешон мой стресс от любви

О сердца дрожь

Обмана, боли хочу

В наш век измен

Когда любовь – каучук.

Алекс Вурхисс «Сердца дрожь» (литературный перевод)

Погода на улице ухудшилась. Все-таки, Гарш находится слишком близко к Леднику, и в мае здесь порой бывают заморозки. В самом городе температуру регулирует энергоцентраль, но всепроникающий ветер не останавливает ничто, и он холодным потоком несется между небоскребами Гарша, принося с собой, то мерзкий ледяной дождь, то похожий на мелкую крупу снег. А вот нормальных снегопадов, с мягкими снежными хлопьями, в Гарше не бывает, по крайней мере, на моей памяти не было.