А что до насильника, то я его не боялась. Потому что у меня, спасибо магистру Мартен, есть чем защититься, я постоянно ношу с собой списанный хирургический лазерный скальпель, который сама довела до ума по рекомендациям моей бывшей кураторши. В случае чего им можно нанести серьезную рану, можно даже убить (правда, убивать я никого не планировала). Так что Ковалевска-тачи была опасна, как оса с жалом.

Мне даже было интересно посмотреть на этого человека. Конечно, это ужасная психическая патология, но почему-то это казалось мне таким… загадочным, необычным, волнующим! Столь совершенный сэмэ, который решается на столь ужасающие преступления! Одно не вязалось с другим – как мог его пренатальный терапевт, создав столь прекрасный физиологический объект, допустить возможность подобной патологии, как сексуальное влечение к противоположному полу?! И ведь что обидно, его генетический материал навсегда исчезнет, даже если его поймают. Мое пренатально-терапевтическое сознание считало это просто чудовищным варварством.

Тем временем, принесли заказанную мной еду, порцию роллов и салат, не Бог весть что, конечно, но есть можно, и на том спасибо. Всяко лучше, чем гамбургеры с соевым мясом. Быстро расправившись с едой, я сбросила халат на кровать и, оставшись абсолютно обнаженной, принялась рассматривать себя в зеркало. Определенно, у меня действительно гипертрофирована фантазия: не знаю, почему, но мне представилось, что дверь моего бокса открывается, и за моей спиной появляется он – высокий, беловолосый, коротко стриженый сэмэ в плаще. Его горячее дыхание касается моей обнаженной шеи, его сильные руки ложатся на мою маленькую грудь, он прижимает меня к себе, и…

Боже мой! Мое дыхание участилось, кожа порозовела, я полуприкрыла глаза… я почти чувствовала его прикосновения, его обжигающее дыхание, его сильные пальцы, осторожно касающиеся моих сосков. Я покраснела до корней волос. Какой позор! Хорошо, что мыслей пока не читают. Схватив бинт, я стала поспешно затягивать свою грудь, словно она была виновата в том, какие запретные мечтания посещают ее хозяйку. Это, кстати, было не очень-то приятно – соски терлись о бинт, особенно во время танца, грудь ныла, причем ныла несколько дней после этого.

Зачем все это? Что я ищу на этих танцполах? Я никогда не смогу удовлетворить сжигающую меня страсть. И не потому, что я чего-то боюсь, хотя я знаю, как проходит акт у сэмэ и укэ, и знаю, что буду мгновенно раскрыта, если дело дойдет до того, что я так часто и с долей зависти наблюдаю в укромных местах клуба. Но дело даже не в этом, а в том, что я сама не смогу переступить рубеж. Это не трусость, это… не знаю, как и назвать, воспитание, наверное. Это сильней меня, сильнее каждого из нас.

Я ненавижу терапевта, которому в руки попалась яйцеклетка моей матери. Что ему стоило использовать другой сперматозоид, с неполной хромосомной парой? Нет, этот халтурщик поленился исследовать посторонние цепочки, а, может, просто спешил куда-то, и оплодотворил эту яйцеклетку сперматозоидом с ХХ хромосомой. Я могла быть укэ, я даже сэмэ могла быть, а теперь привет, я тачи, и могу только облизываться на висящие вокруг запретные плоды.

Я натянула узкие джинсы, почти с отвращением затолкала в них платок, надела кожаный жилет на шнуровке, обула коричневые ботинки… нет, без обмана, я сейчас очень походила на укэ, о том, что у меня женский биологический пол ничего особенно не свидетельствовало. Давно прошли те времена, когда у биологических полов были характерные, ясно видимые отличия; пренатальная терапия сблизила между собой фемининный мужской и маскулинный женский пол настолько, что в темноте дансинга точно не отличишь.