То есть – внушив ему отвращение! И заставив отвернуться. Да, так бывает. Даже – у енотовидных собак. Была бы она кошка, он бы её порвал!

С Анжеликой же у Банана получилось ВСЁ! Даже то, на что он не смел и надеяться. Тем более – от неё.

– Ничего, что мне придётся изменить с тобой своему парню? – попыталась она вяло сопротивляться. Соблюдая ритуал целомудрия. Как и все бесовки. Притворяясь ангелом.

– Двое – это уже толпа, – равнодушно пожал он плечами, – а там где толпа, там всегда заговор. Понимаешь? – поцеловал он её в губы. Так страстно, как давно хотел. Всем сердцем!

И она поняла. Что это неизбежно! И распахнула объятия этому счаст’лифчику. Тайно вступив в его закулисные игры, чреватые дворцовыми переворотами. В постели. То обретая над ним свою всепоглощающую власть, то, понимая вдруг, что это было не более, чем ловушка. Троянский конь, подаренный только лишь для того, чтобы неожиданно подкрасться сзади и вероломно ввести в за… блуждение.

Но в каждой из поз неизменно ощущая себя его императрицей! Даже – снизу. Последовательно воплощая всё, о чём он только мечтал! В море.

И не только он. Вспоминая вслух в курилке на судне в том числе и о том, как сильно она ему всегда нравилась. И как немыслимо она красива! Накручивая всю её красоту в их восприятии на вал Коллективного Бессознательного и заставляя хотеть её не только себя, распаляясь в предвкушении, но и – всем коллективом смены. А затем и – судна! Внезапно сплочённым в едином порыве страсти, пока Банан подробнейшим образом её описывал в тех или иных ситуациях, тут же выслушивая от каждого (возбужденного его рассказом) Члена экипажа встречное предложение совершить с ней то или иное безумство: «Да я бы её!…»

То есть ещё больше, чем он мог бы даже надеяться от неё получить, если бы подходил ко всему этому сугубо самостоятельно, а не под незримым контролем «общественных настроений». Которые он регулярно повышал (и ещё Как!) своими бесконечными рассказами. Буквально заставлявшими его наплевать на все эти бытовые условности и действовать смелее. «Смелее, мой юный друг! – подбадривали Бывалые. – И только с ней, раз уж она так безумно тебе нравится! Не размениваясь по пустякам. В подвалах и подворотнях!»

– На это нужно сделать головной упор, – настаивал Банан. Анжелику, как брагу – на меду, – то есть уйти в это дело с головой!

На что она то и дело заверяла Банана, что до него она «всего этого» отнюдь не любила. И если и делала иногда кому минет, то сугубо вынужденно.

– Через губу? – усмехался Банан, игриво ударяя ей по губам, в наказание. Своей сущностью. Ну, ни руками же…

– Если не в силах была отвертеться и отказать! – пыталась она «укусить» его в ответ. И символически прикусывала. Чтобы он не думал, что она шутит. – Но с тобой, сама не зная почему…

Ломаясь перед ним, как Пионер(-ка). Мол, ты не смотри, что я такая сегодня…

И делала это не столько ему, сколько его прозвищу: Банану. Не в силах остановиться. Выписывая его языком восторга с самой заглавной буквы! Пока он с самой искренней из улыбок проницательно её душу говорил, чтобы она перестала уже болтать и не отвлекалась на эти рассуждения и прочие глупости. От самого столь взволновавшего её внезапной прелестью – именно с ним! – процесса. Что всё это он услышит от неё после. Но…

Но на следующий день всё повторялось снова. Прерываемое её болтовней, когда она уставала этим наслаждаться.

Повторяясь и повторяясь, под то или «иное вино». Оставляя её спать в полном одиночестве. Как он своему другу и обещал. Убегая от неё с утра на работу и отсыпаясь на судне во время обеда. За битый час. Вечером бодрился с Караваем после работы «иным вином», колесил с ним по ночным клубам, питейным заведениям и прочим (не укладывающимся в голове у нормальных девушек) местам, и вваливался к Анжелике чуть ли не посреди ночи.