О чём она, по секрету, поделилась вчера вечером с Ганешей в каюте Кухарки.

А сегодня снова многозначительно улыбнулась ему и его коллеге по бизнесу и поездке на такси, пока дилер отсутствовал на рабочем месте, оформляя машины первой волны покупателей. Предупредив их обоих о том, чтобы они на её «гнедую» даже не заглядывались. Иначе она им обоим глаза повыцарапывает! И, как бы в шутку, с улыбкой продемонстрировала им кошачьим движением свои когти. Тут же сделав серьезное лицо. Чтобы они в мгновение ока поняли, что она не шутит. Мол, дружба – дружбой, а пирожки – врозь! Это главный закон Кухарки. И пошли мимо неё дальше.

Взвесив все за и против и мысленно разделив цену пополам (мол, так уж и быть), дилер сбросил цену до тысячи.

– One thousand dollars. O`key?

Типа, ни тебе, ни мне.

– Ноу окэй, – замотал головой Банан. Но тут же понял, что если он и дальше будет настаивать на пятистах, дилер пошлёт его к такой-то бабушке и закроет лавочку. Ведь рынок – это прежде всего компромисс.

– No o`key? – откровенно удивился дилер, повысив голос. – Great price!

– Сэвэн хандрэд долларз. Энд ю литтл прэзэнт, – многозначительно усмехнулся Банан. Имея ввиду шарманку. Переводя это на личное – как его личный подарок! Чтобы тот побыстрее уже согласился подарить ему этот кусок металлолома, используя деньги как нелепый предлог к товарообмену. На его поощрительную улыбку!

– Seven hundred?! Eight hundred dollars, – отрезал дилер. – My finish price!

– Окэй, – неохотно согласился Банан. Уступив его напору.

И дилер завозился с бумагами. Исподлобья сурово на него поглядывая.

– You little present, – сообщил дилер с натянутой улыбкой. Закинув в багажник ещё и комплект летней резины.

– Окэй, окэй, – заулыбался Ганеша, расслабившись и заместив Банана. Понимая уже, что этот комплект он и Орфей также продадут отдельно на «Зелёном лугу». И мысленно уже потирая руки. Двойной бонус!

И дилер повёз довольного Банана в банк. Менять никому ненужные здесь доллары на йены.

Да и не было ничего удивительного в том, что иностранцы с трудом понимали, что он им говорит. Но, к своему же удивлению, прекрасно понимая то, что именно он всем этим хотел сказать. Так сказать, под этим подразумевал. Ведь он строил предложения не так, как это было общепринято, а как строку из программы на Бейсике. То есть того самого языка программирования для школьников, которым он владел в совершенстве! И столь же совершенно искренне верил в то, что раз за основу данного ему в школе на УПК языка был взят разговорный английский, то если он строит фразу именно так, как его и обучали, то именно так и надо со всеми вокруг общаться. Ведь если ты строишь фразу на русском, то совершенно не важно в каком порядке твои слова следуют друг за другом, хоть в виде бреда обгоняя друг друга или и вовсе бессвязного лепета, лишь бы ты в конце этой сумбурной речи хотя бы и сам очень точно понимал то, что именно ты всем этим хотел сказать. И твоя полнейшая в этом уверенность помогала бы твоему собеседнику с тобой соглашаться. Чтобы его не посчитали за дурака. А то ещё и сочли за умника! Не даром в России была так распространена Заумь, как отдельный стиль поэзии. И все русские с тех самых пор в расширенном носу пытались, каждый по своему, быть заумными. И откровенно плевали на синтаксис и грамматику. А кто из них поумнее, расширив от возбуждения те самые спорадические ноздри самого Ноздрёва, то и – на семиотику, смешивая противоречивые, с виду, смыслы в один блестящий парадокс. Начиная от «задам по задам за дам» и кончая от восторга! Не смотря назад, пока Зауми с её главным «наобормотом» Хармсом ещё не было. Блуждая в тёмных переулках и задних дворах предпонимания фасада нашей повседневной речи. Тогда как иностранцы, учившие английский язык ещё в школе, мучительно перестраивали у себя в голове его слова как некий сложный ребус, пытаясь извлечь из них для себя хоть какой-то смысл. Давая возможность написанной им в их сознании на базе английских слов программе в это самое время проникнуть в их подсознание, сделать там своё тёмное дело и, как и любой вирус, замести следы. Что они расценивали как лёгкое недоумение. От его наглости! Не понимая как, вообще, можно одновременно кончить фразу на глазах у дам, и, за глаза, их робко проклиная. За эти колдовские «очи черные». И за всё то, что за ними стоит, как дистрофик – за шваброй из анекдота, для любого русского барина. По-холопски прячась от них в смущение восторженных междометий. И понимая уже, что Банан говорит с ними на каком-то сугубо своём внутреннем мета-языке, пусть и на базе английского, мучительно думали, что это скорее всего они не совсем правильно с ним изъясняются. И повторяли свои фразы дважды. А то и – трижды! Боясь на него откровенно сорваться и наорать. Тогда как этот неуч и вовсе их не понимал. И продолжал упорно долбить на клавишу «ввод». Вводя в их сознание одну и ту же команду. Всё ту же и туже. Как удав на каждом выдохе всё туже душит свою жертву. Всё ту же. Пока не трескалось пенсне их терпения, а другое очко меркантилизма и вовсе не выпадало в пух и прах, и они, внезапно прозрев, не начинали с ним соглашаться. Либо программа таки срабатывала помимо его воли, и тогда результат снова был ровно тем, которого он от них и добивался. То есть в любом случае он выигрывал. И в тупости своей не знал себе равных! Причем, всё это делал он совершенно неосознанно. Лишь после, отмотав назад, с удивлением понимал то, как ловко каждый раз у него это получалось.