Пока мягкотелый Ганеша не начал бессознательно включаться в диалог, вынужденно сочувствовать ей и прочее. До тех пор, пока она совершенно не замерзла и не пригласила его к себе в каюту на горячий чай с пирожками. Которые она испекла собственными руками!

У него тоже уже горели от холода и нос и уши. «Да и вода, небось, ледяная», – подумал Банан, поёжившись. И охотно пошел за ней, на ходу так и играя в ёжика. Пока не обдал себя ушатом коридорной теплоты. «Треплоты! Трепло и тряпка!» – упрекал он Ганешу.

Таким образом Аполлон из воздушных замков Королевы был отброшен в эмпирию Кухарки с её пирожковой опекой. Что дарит покой и ласку истерзанной душе художника. Этот милый сердцу приют…

Этот постоялый двор.

Те плоты, благодаря которым он всё ещё удерживался на плаву, держались, во-вторых, на том Соере, где остался б недоразвитым его литературнутый гений, на котором до встречи с Сирингой Аполлон размещал военную базу своего интеллекта. И карьера которого оканчивалась бы словами: «В моей смерти прошу…» «Но это было бы чудо как красиво!» – вздыхал в его голове сценарист, которого подкупал высокий трагизм молодящейся старухи ситуэйшен. Но высокий смуглый трагизм был скуп и мелочен, поэтому ему не удалось договориться с режиссером. И его вариант сценария был забракован.

Но скупой платит дважды. А тупой – трижды! Чуть позже он пришел ещё раз, показывая пару бриллиантовых слёз Сиринги, узнавшей о смерти главного героя. И хапуга-бюрократ режиссер уже потянул было свои фосфоресцирующие в сумерках вечера пальцы в сияние жалости…

Но тут подлетел архангел и надавал ему по рукам боевым молотом викинга и спросил:

– Ганеша, зачем ты себя так мучаешь?»

– Зачем? Затем что как и Кассандра, Сиринга являла мне образ моей Хладной графини.

Причем в тот же день, как Сиринга его отвергла, образ Хладной как-то незаметно от неё отслоился и улетучился в сферу идеальных сущностей. Оставив застолью маленькую хрупкую Сирингу во всём её «грязном белье», напоминавшую хрупкого цыпленка. К которому он испытывал лишь нежность и жалость, слитые в одно.

Ведро с отходами былой любви.

Но суеверно продолжал цепляться за это хрупкое жалкое тельце. В которое ещё можно, он верил, вдохнуть его идеал Хладной:

– Сиринга снова расцветёт и воссияет – солнцем!

Но тут архангел надел смокинг и развалился на кожаном диване его внимания. Подражая лорду Генри.

– Не будь бабой. Ты уже прошёл этот квест. Так что перестань уже им бредить.

– Но это была вовсе не игра! – оправдывался Ганеша.

Ведь как и положено лимбическому отделу головного мозга он всегда жил одними эмоциями. Лишь благодаря общению с Аполлоном постепенно сублимируя их в этические нормы.

– Да. Это был бой. И ты его выиграл, – апеллировал тот напрямую к Банану, видя, что Ганеша уже распустил нюни. – Мысли как самбист. Вспомни, чему в детстве тебя учили. Ты сумел-таки вывернуться, вспотев от напряжения, и уйти от захвата, не дав ей провести удушающий прием. Хотя она, фактически, уже висела у тебя на шее.

– Да, она была так мила! – продолжил Ганеша. Не понимать, что с этим слюнтяем тут уже никто не разговаривает.

– Только это и помогало ей тебя отвлечь, произвести подсечку и повалить на канвас. Ваших отношений.

– Так, а зачем она это делала? – не понял Банан.

– Как это – зачем? Чтобы, как только ты расслабишься, закинуть ноги «на треугольник» и навсегда повиснуть у тебя на шее. Время от времени сжимая в постели хватку, если ты начнёшь ей хоть в чём-то возражать. Так делают все. Им, по сути, больше и нечем тобой управлять. Ведь если они начнут пилить тебе мозги, то как только ты «выйдешь из себя» от их настойчивости что-либо навязать тебе, Аполлон автоматически выйдет из сердечной «чаши терпения» и легко разобьёт любые их доводы.