полетать, полетать, полетать.
А в горах-колыбелях истоки,
и отсюда сквозь тысячи стран
H2O попадает в итоге
в океан, в океан, в океан.
А в горах, как ни глянь, панорамы.
Там, за кончиком носа лица
исполинские снежные храмы
созерцай, созерцай, созерцай.
А в горах всё вам нужное рядом:
лунный холод и солнечный свет.
И знакомое что-то от взгляда
ускользает-ользает-зает…
***
Вот в таких непригодных условиях
оказался баловень смутной судьбы.
Свёл покрытые инеем брови: «Эх,
не скопытиться бы.
Для начала шалашик построить бы надо
возле этой пещеры вот,
в которой укроюсь от камнепада
и прочих невзгод.
Знал бы Крейцнер, он же товарищ Крузо,
какова жизнь над уровнем моря,
соскользнул бы медузой в лузу
паники, страха, тоски и горя.
Здесь, конечно, тоже есть козы,
но поди на склонах щербатых поймай их.
Вон они нюхают воздух,
круторогие, как трамваи.
Каждый дурак может сидеть под пальмами,
пить ром, есть кокосы
с попугаем в компании
перьеволосым».
Такие мысли не могли роиться
в голове героического ушедца,
потому, что Робинзон ещё не родился.
На высотах некуда деться
от себя. Только ты и шалашик,
и простор, утыканный шпилями,
и орлы приветственно машут
тебе специальными крыльями.
***
Посиди и подумай,
а когда надумаешь,
можешь спуститься
с гор на ружу
иного трюма,
на манеж
зрителям лица
париком рыжим
осветить.
А пока попрей-ка,
мыслям назойливым
ставя блоки.
Не финтить!
Ты ж не канарейка.
Подотри сопли.
Возьми себя в руки.
Неудобно
сидеть на скалах?
Замерзает
пятая точка?
Твой автобус
придёт не скоро.
Что мерцает?
Не электричка.
Так что ждать не имеет смысла,
как и вдаль шкандыбать по шпалам.
Посиди, вспоминая риса
вкус, ставший твоим кошмаром.
***
Металась в суетах икра
теряясь в различиях тел.
Внизу проходила игра.
Но он за игрой не смотрел.
С высоких нагорных трибун
аскет не судил, не болел,
подобно большому грибу
широкою шляпой белел.
Две сотни прошло уже лет,
как зимний урезанный день,
мелькнули лучом в хрустале.
Когда ты никто и нигде —
от времени освобождён,
живёшь под присмотром светил.
С полуторным посохом он
по кручам бесстрашно ходил.
Тропа вдоль скалы, а с торца
не стёрта потоком годин:
«Здесь был Человек, сын Творца
(порядковый номер один)»
– красивая надпись. Стоял
аскет, протирая глаза.
В синице зенита сиял
орёл, как в ресницах слеза.
Со скал, никуда не спеша,
отшельник немедленно слез.
Спокоен, лишён багажа,
спустился на землю с небес.
41
Шёл по городу отряд —
триста гопников подряд.
А навстречу шёл монах —
иероглиф на штанах.
Был монах сосредоточен,
собран, занят сам собой.
И ребята тоже очень
торопились на разбой.
Площадь. Рынок. Дети. Лужа.
Овцы. Бабы. Чумаки.
Над корытом бычью тушу
держат ржавые крюки.
Зной. Арбузы. Тыква. Груша.
Столб. Оливки. Виноград.
Соль. Солома. Ножки Буша.
Пастила и мармелад.
Влез аскет на гору репы,
и с неё, что было сил,
убеждённо и нелепо
много истин огласил.
Все сначала обомлели,
но встряхнувшись, гогоча,
сбились плотно на панели
и давай его качать.
Он летает вверх и вниз.
Знать, удался бенефис.
То и дело всем видны
с иероглифом штаны.
42
В тот же вечер Хефусу
донесли о волхве.
О речах. Об искусном
его волшебстве.
О нечаянной репе,
которую он,
вызвав давку и трепет,
превратил в самогон.
О возможности смуты.
О народной молве.
О штанах и о смуглой
небольшой голове.
Про овец и про грушу,
а также про то,
как он бычью тушу
превратил в решето.
А Хефус целит рылом:
«Ну, чё за ботва!
Где там эта бацилла?
Тащите волхва!»
Пред очами дебила
несчастный стоит.
О таинственных силах
в слух ему говорит.
О наградах и карах.
О далёких краях.
И подкожные чары
ползут в короля.
Космогоническая Теория Бесподобного Мо
По невидимой наковальне бьёт невидимый молот.
Вселенная – раскалённый кус металла.