– Ты с ума сходишь, – прошептал он отражению. – Надо выкинуть этот телефон к чёрту.

Слова прозвучали твёрдо, но руки предательски дрожали. Он включил воду, плеснул в лицо. Холодные капли стекали по щекам, по шее, за воротник рубашки. Олег потянулся за полотенцем и замер.

В зеркале, за его спиной, что-то шевельнулось. Тень. Силуэт. Мимолётное движение на границе видимости.

Сердце пропустило удар. Олег резко обернулся, чуть не поскользнувшись на мокром кафеле.

Никого.

Только пустая ванная комната с облупившейся краской на стенах и старой чугунной ванной на гнутых ножках. Занавеска для душа слегка колыхалась – должно быть, от сквозняка.

Он медленно выдохнул, только сейчас осознав, что задержал дыхание. Снова посмотрел в зеркало – теперь там был только он. Усталый мужчина с мокрым лицом и затравленным взглядом.

– Просто сквозняк, – сказал Олег вслух, будто надеясь, что произнесённые слова сделают их более правдивыми. – Старый дом. Здесь везде сквозняки.

Он вытер лицо полотенцем, стараясь не думать о том, что в доме все окна были закрыты. И о том, что занавеска двигалась не как от ветра – а словно кто-то только что отступил за неё.

Вечерело. Олег стоял перед телефоном, как перед алтарём. Старый дисковый аппарат висел на стене, чёрный и тяжёлый, будто ворон на ветке. Несколько раз он протягивал руку и отдёргивал, не решаясь прикоснуться.

Где-то в доме скрипнула половица. Олег вздрогнул, но не обернулся.

Наконец, собравшись с духом, он снял трубку. Пластик был холодным, почти ледяным. Поднёс к уху – ни гудка, ни шороха. Мёртвая тишина, как в могиле.

– Если ты меня слышишь… – голос дрогнул, он сглотнул и продолжил тише, почти шёпотом, – скажи, кто ты на самом деле.

Олег замер, вслушиваясь в пустоту на другом конце. Только собственное дыхание, тяжёлое и прерывистое, отдавалось в ухе. Секунды растягивались в вечность. Он ждал – чего угодно: шороха, вздоха, того самого голоса.

Ничего.

Медленно, с каким-то разочарованием, Олег повесил трубку обратно на рычаг. Постоял ещё мгновение, а затем резко сорвал телефон со стены. Аппарат оказался тяжелее, чем он ожидал. На обоях остался светлый прямоугольник – след от многолетнего висения.

Перевернув телефон, Олег открыл заднюю панель. Внутри – пустота. Никаких проводов, никаких плат или батарей. Ничего, что могло бы объяснить ночной звонок. Он поднёс аппарат ближе к глазам, изучая каждый миллиметр, словно надеясь найти ответ в пыльных внутренностях.

Взгляд случайно упал на окно. За стеклом медленно кружились первые снежинки – лёгкие, почти невесомые. Они падали бесшумно, покрывая землю тонким белым покрывалом. Ноябрь только начался, а зима уже вступала в свои права.

Олег почувствовал, как по телу пробежала дрожь. Но это был не холод – страх. Глубинный, первобытный страх перед чем-то необъяснимым. Перед тем, что не укладывалось в рамки разумного. Перед голосом мёртвой дочери из телефона без проводов.

За окном темнело. Небо заволакивали тяжёлые облака, сквозь которые изредка пробивались последние лучи заходящего солнца. Олег сидел в старом кресле, обитом потёртым бархатом, и смотрел, как мир постепенно теряет краски. Чашка с чаем, давно остывшим, стояла на подоконнике – он и не притронулся к ней.

Пейзаж за окном казался нарисованным в серых тонах. Голые деревья, припорошенные первым снегом поля, низкое небо – всё сливалось в однообразную картину. Чужую. Безжизненную. Не имеющую к нему никакого отношения.

Олег медленно достал из внутреннего кармана фотографию. Потрёпанная, с загнутыми уголками, она хранила яркое летнее воспоминание. Лера в жёлтом сарафане, с косичками, улыбается так широко, что видны две дырки от выпавших молочных зубов. Карусель на заднем плане. День её шестилетия.