– Сон, – произнёс он вслух, и собственный голос показался чужим в этой тишине. – Просто дурной сон.

Но взгляд предательски возвращался к дверному проёму, за которым в коридоре висел телефон. Старый, с потёртым диском и чёрной трубкой. Сейчас, в дневном свете, он выглядел безобидно – просто винтажная вещица, оставшаяся от прежних хозяев.

Чайник закипел, но Олег не сразу заметил это. Он сидел, замерев, прислушиваясь к тишине дома. Ожидая. Телефон молчал.

– Мне приснилось, – повторил он увереннее, наливая кипяток в чашку. – Просто сон. Переутомление. Стресс.

Олег повторял эти слова как мантру, словно пытаясь убедить не только себя, но и сам дом. Однако что-то внутри противилось этому объяснению. Он слишком хорошо помнил голос. Слишком ясно чувствовал холод трубки в ладони. Слишком отчётливо слышал её дыхание на том конце провода.

Чай остывал нетронутым. А Олег всё сидел, не в силах оторвать взгляд от дверного проёма, за которым притаился молчащий телефон.

Олег медленно брёл по дому, заглядывая в комнаты, словно видел их впервые. Дом казался слишком большим для одного человека. Скрипучие половицы, тусклые обои, тени по углам – всё это было чужим. Временным пристанищем. Не домом.

В дальней комнате, которую он условно называл кладовой, громоздились нераспакованные коробки. Пять месяцев прошло с переезда, а он так и не нашёл в себе сил разобрать вещи. Будто открыть эти картонные ящики означало признать, что он остаётся здесь навсегда.

– Ладно, – пробормотал Олег, присаживаясь на корточки перед ближайшей коробкой. – Хватит уже.

Канцелярский нож легко вспорол коричневый скотч. В коробке оказались книги – старые справочники по архитектуре, пара романов, которые он так и не дочитал. Ничего важного.

Вторая коробка была подписана небрежным почерком: «Кухня». Олег отставил её в сторону.

Третья не имела надписи, и это насторожило его. Он медлил, прежде чем снять крышку, словно знал, что найдёт внутри.

Сверху лежал плюшевый мишка – потрёпанный, с заплаткой на правой лапе и стеклянными глазами-пуговицами. Любимая игрушка Леры. Она никогда не расставалась с ним, даже в больнице требовала, чтобы мишка был рядом.

Олег осторожно, будто боясь причинить боль, взял игрушку в руки. Ткань пахла чем-то сладким – может, детским шампунем, может, просто памятью.

Под мишкой лежала стопка детских рисунков. Яркие, неуклюжие, полные той искренности, на которую способны только дети. Дом с дымящейся трубой. Солнце с лучами-палочками. Кошка, похожая на овал с ушами.

Один за другим он перебирал эти рисунки, и каждый был как удар под дых. Вот они с Лерой держатся за руки. Вот праздничный торт со свечками. Вот бабочка, которую они вместе видели в парке.

Последний рисунок заставил его замереть. Качели – две верёвки и дощечка между ними. Рядом – маленькая фигурка в платье с косичками. Олег медленно перевернул лист. На обороте детским неровным почерком было написано: «Это мы с папой. Я жду, пока он вернётся».

Он положил рисунок на стол, отвернувшись. Не глядя. Не позволяя себе задуматься о том, что могли значить эти слова тогда. И что они значат сейчас.

Олег нашёл себя стоящим в ванной, руки упёрты в холодный фаянс раковины. Он поднял глаза и встретился взглядом с собственным отражением. Потускневшие серые глаза смотрели устало, почти безжизненно. Щетина неровно покрывала впалые щёки – когда он в последний раз брился? Неделю назад? Две?

Лампочка над зеркалом мигнула, на мгновение погрузив комнату в темноту. Когда свет вернулся, Олег вздрогнул – человек в зеркале казался чужим. Незнакомцем с его лицом.