Альгис кивнул, что понял, и в тот момент, когда протуберанец прекратил светиться, а светился он две-три секунды, не больше, метнулся прямо на позицию казаков с гиканьем и рычанием, замысловато размахивая саблей, уложил сразу нескольких человек, одарив каждого по темени ударом плашмя. Остальные выказали недюжинную слабину и дали добросовестного стрекоча, чем удивили Альгиса. Не те казачки-то.

Когда вся, без потерь, разведгруппа вернулась, когда последовал объективный доклад о результатах вылазки, когда основная ударная часть войска начала выдвижение к острову, Альгис ощутил, что отношение к нему изменилось, чуть ли не восторг читался в глазах янычар. По крайней мере, сомнений не оставалось, что стал своим. Не убив ни одного казака, но о том знал только он.

Турецкое войско прорвалось на остров. Вишневецкого с гарнизоном там уже не было. Татары Гирея, участвовавшие в акции, добросовестно сожгли все укрепления, уничтожили городок, успевший в историческом континууме стать прообразом Запорожской Сечи, откуда впоследствии вершили свои геройские походы незабвенные Богдан Хмельницкий, Иван Сирко, Тарас Трясило, Сулима. Альгис получил первое офицерское звание. В него поверили на самом высочайшем уровне. Необыкновенные способности молодого янычара не остались незамеченными. Военная разведка османской армии зачислила боярина в свой таинственный штат.

Никто, конечно, не обратил, да и не мог обратить внимание, что у новоиспечённого башибузука появилась некая странность: он стал часто уединяться, куда-нибудь подальше от посторонних глаз, и подолгу смотреть в небеса, словно надеялся там разглядеть нечто. Альгис никого к своим тайным чувствам не допускал и профессионально их умел скрывать. Небо над Стамбулом в те дни редко просветлялось до синевы. Мрачные лохмотья устилали ближние и дальние своды. И только ночами, во мгле древес, посланцем от милой сердцу Родины, согревал звучными напевами душу волшебник соловей.

В четырнадцатом веке великий князь литовский Витавт заложил для охраны южных пределов государства крепость Калаур, которая уже в начале пятнадцатого столетия значилась в списке городов и замков, входивших в состав княжества. И такой получился удачный в стратегическом отношении вернисаж, что вскорости к нему со всех сторон потянулись загребущие конечности всевозможных умников, исторических личностей, аферистов и просто лоботрясов.

Поскольку некоторые из вышеуказанных обладали существенным потенциалом сил и средств, агрессивных в том числе, Витавт решил дипломатически избавиться от недостаточно продуманного счастья и пожаловал Калаур некоему Андрею Сидимунту, в землевладения Брацлавского замка. К тому времени крепость имела форштадт, то есть присёлок, название которому дали Рашков. Дважды ещё менялись хозяева. В конце концов, после объединения Польши и Литвы, Рашковское поселение вошло в Брацлавское воеводство Малопольской провинции Короны Польской, так называемой Малой Польши. К концу столетия оно так разрослось, что Калаур сам уже стал предместьем.

В это самое время Малопольские приднестровские поместья рьяно скупаются гетманом Яном Замойским, в их числе и Рашков с крепостью. Этот период, пожалуй, в истории города самый благодатный. Понаехало всякой масти дельцов, торговцев, предпринимателей. Стремительно увеличивалось население. Рашков становится центром ремёсел, культуры, религий. Были построены храмы православный, католический, синагога. Причём стояли почти впритык, без каких-либо притязаний и амбиций.

Облюбовали Рашков и казаки, негласные хозяева Малой Польши, или, как они сами называли, Дикого Поля. Обжились, обзавелись хозяйством, семьями, понастроили домов. Некоторые занялись торговлей. Однако основной казачий промысел, разбой, по-прежнему процветал. Рашков превратился в своеобразную перевалочную базу для продвижения и реализации награбленного. Казаки, таким образом, очень серьёзно относились к Рашкову и его крепости. Как бы в современном развязном понимании прозвучало – надёжно крышевали.