– Гена, надо идти. А то Голубцова не поймаем.

– Да и хрен с ним, Вася. Я больше чем уверен, что не поймаем. Цепочка невезения там ещё, в стойбище началась. Пешком пойду. Может, так и надо?

– Тридцать километров, Гена. На машине как-то сподручнее, – и развернулся в сторону деревни.

Лейтенант всё не мог оторваться от Галиных глаз. Он выпрямил спину, поправил обмундирование, застегнулся. Потом приложил руку к козырьку, отдавая честь погибшей коллеге, и, молодцевато развернувшись, несколько метров прошагал строевым.

Оба не могли даже предположить, что из-за старого баркаса, лежавшего на боку метрах в пятидесяти, наблюдает Марина. Видела, и как муж смахнул слезу, и как доктор отдал честь. Ей даже показалось, что Галя оттуда, с фотокарточки, заметила её и улыбнулась, умоляя не сердиться на Васеньку, тем более что они теперь какие ж соперницы. И Марина уткнулась лицом в ладони, плечики её тоненькие задёргались, а в висках возникла, ставшая уже привычной после перенесенного менингита, пульсирующая боль. Всегда появляется, когда Марина плачет. Особенно, если плачет из-за Гали. Да она и плакала-то в основном только по этой причине. Так-то Марина женщина мужественная, выносливая. Василию повезло с ней. Катю приняла как родную и любит так же. Может, и больше. К Гале до сих пор ревнует. «Нет, не будет он меня любить, как любил её, да и сейчас, мёртвую, любит. Господи, а уж сама-то к нему присохла, до самой смерти не отсохнуть. Нигде такого второго мужика не найтить мне».

Голубцов, естественно, как сквозь землю провалился. Чтоб лишний раз не объясняться по поводу якобы отсутствующего транспорта. Бензина пожалел, сволочь! Вчера ещё Гена понял, куда клонит. Слишком уж картинно руками разводил, мол, что я могу. И дабы отстали, пообещал что-нибудь подыскать утром.

– Тьфу! Так и знал. Хитрая бестия, бригадир наш, – ругался Нечаев, виновато глядя на доктора. – Что теперь делать? Пошли Сару тормошить.

– Оставь, Васильевич. Наверняка уже замаскировалась между кочек. Когда им надо, и приветливые, и щедрые. А как до дела доходит, то от куропатки больше толку, чем от «лопат» ваших. Кстати, почему вы их «лопатами» дразните?

– Да потому, что у них физиономии, как лопаты.

– А серьёзно?

– Народность местная раньше лопарями обзывалась. Думаю, потому.

– Логично.

– Только, знаешь, лучше вслух так не говорить. Оскорбление всё равно что. Ненцы этого не заслужили. В сущности, отличные ребята. И Север наш без них не сможет выживать.

– Ну, ладно, – лейтенант взялся за сумку. – Пойду я, пока отлив.

– Я бы на лодке по морю отвёз, да шторм сегодня. С утра смотреть ходил. Опасно.

– Да ладно, не переживай. Дойду, что мне, молодому, содеется?

– Я тебя до речки провожу, там перенесу.

В молчании дошли до небольшой речушки, что сбегала из-за дюны в море говорливым потоком. Нечаев, как лейтенант ни противился, взвалил его на спину и перенёс на другой берег, сам вымок по пояс.

– Вот, а ты брыкался. Слушаться старших надо, товарищ доктор!

– Спасибо тебе, Василь Василич! За всё спасибо, не только за эту речку.

– Да за что ж меня-то благодарить? Это я тебе по гроб жизни обязан.

– Не скажи, родной, не скажи. Я после встречи с тобой, Галей, с девчонками твоими, Мариной по-другому мир видеть научился. Это, брат, дорогого стоит. Понимаешь?

Когда на горизонте показался маяк, убедившись, что не мираж, вяло промурлыкал: «Уря-а-а». От маяка к дому три километра. Он топал по песку семь с лишним часов и уже мало чего соображал. Плюс ко всему знобило, аж зубы стучали. По всей вероятности, с моря просквозило ещё вчера, вспотевшего. Начинался прилив. Пришлось подняться на дюны. Ноги увязали в песке. Принял вправо, забрёл на кочки. Думал, полегче, да куда там. Почва твёрже, но сплошь кочка на кочке.