Скучно. И все это сбылось, но по-другому. Намного интересней.

Раньше собор стоял прямо у моря, и казалось, его отражение – это второе здание под водой. Потом перед зданием насыпали набережную, но жителям города не понравилась перемена. Тогда придумали это искусственное озеро, и храм снова обрел свое зеркало.

Собор манит десятками готических башенок, витражными розами. Хочется рассматривать его детали, сидеть внутри в тишине, разглядывать интерьер, реставрированный Гауди, с огромным сказочным паникадилом, напоминающим эльфийскую корону.

Я слушаю о завоевании испанского острова арабами, а потом снова испанцами. И вдруг раздается шипение:

– Скоро это кончится?

Маша рвет мою руку, но экскурсия только началась. Дочь карабкается мне на спину, щипает, кусает, строит устрашающие рожи. Федя сидит в коляске, спокойный и счастливый.

Мы гуляем с гидом еще три часа. Я то и дело беру уставшую двадцатикилограммовую дочку на руки. Успокаиваю ее, пытаюсь отвлечь, найти что-то, что ей может быть интересно. Стараюсь абстрагироваться, но то и дело слышу:

– Ну долго еще? Мне НИЧЕГО здесь не нравится, НЕТ, это некрасиво!

Может, лучше нам было сидеть у бассейна или купаться в море всю неделю? Но хотелось, приехав на Майорку, погулять по столице.

Мне хочется наслаждаться прогулкой, интересным рассказом гида, но сложно отделить свои эмоции от чувств недовольного ребенка. А еще я пытаюсь скрыть ее поведение от мужа, чтобы не вызвать у него вспышку гнева. Я не наслаждаюсь, а страдаю вместе с Машей, а может, еще сильнее, чем она. Просто я делаю это молча. И если бы я верила в то, что Бог наказывает, я бы сочла характер своего ребенка за персональное наказание. Но мой Бог не такой. Он сказал, что «иго его благо, и бремя его легко». Но как мне вырастить этого ребенка? Где найти силы? Как жить свою жизнь, если она поставлена на паузу на следующие десять лет? «Дело не в тебе, – отвечает мне добрый внутренний голос. – Ей правда тяжело сейчас, ей нужна помощь. Дети ведут себя хорошо, когда могут».

На обратном пути мы заруливаем в городок Вальдемосса, где жили Фредерик Шопен с Жорж Санд: узкие мощеные улочки, песочного цвета каменные дома, покрытые паутиной вьюнка, с черепичными крышами. У Маши истерика, переходящая в грандиозный скандал, все-таки включающий в себя и мужа. Она ругается, проклиная меня, этот город, дорогу, идущую в гору. Я чувствую окончательное бессилие: отвлечь, поговорить, уговорить, зашутить, построжить – все краски моей родительской палитры истрачены. И я не могу отвлечься от этой бури, не могу развернуться и уйти, хотя мне этого хочется. Меня больше нет, соленые липкие слезы стекают уже по моим щекам. Но именно сейчас нужно обнаружить себя. Дышать, почувствовать опору под ногами, вспомнить, что я взрослая и что истерика не у меня. Вернувшись к себе, я сверяюсь: а чего я хочу? Мне плохо, мне очень-очень грустно. В таких случаях обычно помогает кофе. А детям нужен перекус. Глубоко вздыхаю и обнимаю заплаканную Машу:

– Я все равно тебя люблю, хоть ты и злишься, ты же моя дочка.

– Мы тебя любим, – добавляет муж.

Мы заваливаемся в первое попавшееся за поворотом кафе и покупаем детям по сладкой булочке, а себе кофе. Маша успокаивается: нет больше криков, иссяк поток ядовитых слов. Она прижимается щекой к моей руке:

– Я люблю тебя, мамочка.

Нет, Маша не наказание, а подарок. Сладко-горькая микстура для моего взросления – легкое бремя.

До тридцати недель Маша лежала у меня в животе поперек, как в люльке. А затем повернулась головой вверх.

– Предлежание тазовое. Ну ничего, успеет еще перевернуться, – вздыхала врач из женской консультации. – Говорите с ней, уговаривайте!