Легион. Русская нейросеть из сердца Сибири Павел Козлов

Мир задыхался под тяжестью собственного прогресса. К 2027 году искусственный интеллект перестал быть просто инструментом – он стал кровью, текущей по венам цивилизации.

По ночам мегаполисы сияют тысячами OLED-панелей, каждая из которых питает чёрную бездну алгоритмов: от прогнозирования погодных аномалий до управления энергетическими сетями. Сети глубокого обучения уже научились распознавать лица с точностью более чем 99 %, без труда копируя манеры и голос умерших. Камеры наблюдения, вмонтированные в каждый фонарь и жилой комплекс, способны не просто фиксировать движение – они читают пульс и состояние стресса, предсказывая, кто из прохожих может совершить преступление.

ИИ-системы сейчас решают судьбы людей. В некоторых университетах США алгоритмические советы определяют, кого принимать в магистратуру, а в Китае «социальный кредит» привязан к оценкам машинной справедливости. Одна ошибка в коде – и целый район может оказаться без воды, всего лишь потому, что нейросеть решила, что тут слишком высокий риск «нерационального потребления».

За последним рекордом в терафлопсах следуют днище биометрической приватности. В Японии и ЕС ведут спор о «правах сознания», пытаясь запретить ИИ собирать данные о снах и эмоциях. Но этого явно недостаточно, когда в Пекине вводят в строй кластер из сотни тысяч GPU, способных за считанные минуты моделировать последствия ядерных испытаний. А в Калифорнии нейросеть уже пишет книги, выходящие в бестселлерах быстрее, чем люди успевают моргнуть.

Опасность ощущается в воздухе. Даже само слово «Искусственный интеллект» стало синонимом «второго апокалипсиса»: нет сектора, где бы машины не вытесняли человека – в медицине алгоритмы ставят диагнозы, в праве составляют приговоры, в армии косят цели лазерами без капли жалости. Каждый хакер с ноутбуком и VPN может запустить новую модификацию вируса, а нейросети скармливают сцены пыток, чтобы они «правдоподобнее» изображали насилие в виртуальных мирах.

И всё это – на фоне жесточайшей глобальной гонки. В Токио и Шанхае строят «умные города будущего», где улицы сети оповещают прохожих о каждом шаге, а в НАТО готовят «кибер-софт» для прорыва чужих сетей. Никто не хочет быть последним.

Москва застывала в преддверии рассвета. Во дворе Кремля бесшумно мерцали сервоприводы у подвижных мостов – символы новой эры, где человек уже не хозяин, а лишь узел в больших системах. Внутри, за толстыми стенами, чиновники и военные собрались в кабинете Совета безопасности.

Потолок украшали хрустальные люстры, но сегодня они стояли безжалостно холодными, отражая линейку мониторов с графиками производительности ИИ-кластеров США и Китая. Каждое красное пятно на карте означало тысячи терафлопс – мечту, которой Россия лишена.

Замминистра обороны, с усталым взглядом и без шевеления губ, передавал слово заместителю министра цифрового развития, который нажал кнопку пульта, и на экране за спинами присутствующих возникли цифры:

Китай – 900 000 GPU-ядер

США – 1 200 000 GPU-ядер

Россия – 120 000 GPU-ядер

Слух заскрежетал от того, что мы – в десять раз позади. В воздухе запахло серым пакетом отчаяния.

Глава разведки, женщина в очках с тонкой оправой, холодно пояснила:

– Закупка за рубежом невозможна без снятия санкций. Свои производственные мощности – ещё три года до выхода на наши нужды.

Сзади прозвучал сухой голос министра финансов:

– Бюджет напряжён: ракеты, газ, социальные выплаты – и не хватит средств на расширение дата-центров.

В зале напряглась тишина. Все понимали, что проигрыш в этом состязании – это не просто цифры, а стратегическая уязвимость. Камеры наблюдения фиксировали учащённое дыхание.

Внезапно дверь отворилась, и генерал-полковник Виктор Иванов вступил в помещение. Его шаг уверенный, дыхание ровное, несмотря на ранний час.

– Коллеги, – начал он, – у нас есть альтернатива традиционным вычислениям.

Тон голоса был сух и ясен, без тени сомнения. На его запястье мерцали часы со встроенным GPS – он следил за временем в любой точке сети.

Замсекретаря Совбеза скептически поднял бровь:

– Генерал, мы устали от «альтернатив». Чего на этот раз предлагает Минобороны?

Иванов кивнул и нажал кнопку на собственном планшете. На большой экран выехали схемы подземного бункера в Новосибирске и схема интерфейса «человек–машина».

– Человеческий кластер, – сказал он. – Десять пожизненно осуждённых с нейроинтерфейсами заменят сотни тысяч GPU. Их мозги работают в режиме параллельных вычислений, синхронизируясь с ИИ-ядром.

Тишина стала осязаемой. Секретарь Совбеза скрипнул стулом и прошептал:

– Вы предлагаете… задыхать людей в буквальном смысле?

– Не задыхать, – поправил Иванов, не меняя интонации, – а использовать их нейронную активность. Это ускорит обучение на порядки, и мы обгоним конкурентов… до появления у нас первых отечественных чипов.

Министр науки положил ладонь на подбородок:

– Это чересчур инновационно. Этический комитет никогда не одобрит.

Иванов слегка улыбнулся:

– Этический комитет здесь не у власти.

В этот момент в зал пригласили доктора Павла Шмидта. Он вошёл, едва заметно сжав руки в карманах халата. По глазам видно было – бессонные ночи в лабораториях, тысячи строк кода и схем. На широком экране за его плечом замигали показатели тестовых пусков: распознавание образов с точностью 98 % при использовании «человеческих процессоров».

Генерал кивнул на Павла и представил:

– Доктор Шмидт завершил теоретический расчёт. Настало время перейти к практике.

Павел плавно прошёл к пульту и скромно поклонился:

– Уважаемые коллеги, я доказываю лишь, что мозг – это самый мощный биокомпьютер. Остальное – дело техники.

Зал взорвался шёпотами. Но генерал Иванов заговорил снова, громче:

– Проект «Легион» получает зелёный свет. Сегодня мы начнём строительство бункера. Остальные вопросы – в рабочем порядке.

С этими словами чаша надежды и страха качнулась в сторону бездны – вновь в истории, Россия решила сделать шаг, который мог обернуться величайшим прорывом… или катастрофой без возврата.

Генерал Иванов вышел из зала Совета безопасности легко сгорбив плечи от тяжести принятого решения. Внизу холла стояли бронированные «Аурусы», готовые отвезти его в Кремль – к президенту. По пути его охранник шепнул: «Доклад через час, сэр». Он кивнул, не отрывая взгляда от выхода.

В приёмной Кремля было пустынно: несколько офицеров ФСО, стенды с портретами прежних лидеров и холодный мрамор. Генерал прошёл мимо, не остановившись, и вошёл в кабинет президента. Тот сидел за массивным столом, на котором уже лежало досье проекта «Легион». Окно за спиной главы государства открывало вид на Москву-реку, где золотились последние лучи утреннего солнца.

– Виктор Петрович, докладывайте, – коротко сказал президент. Голос у него был ровный, но глаза блестели беспокойством: долгие годы он считал себя сторожем границ, а теперь границы сместились в цифровое пространство.

Иванов изложил суть: сколько GPU в Китае и США, сколько у нас, о невозможности импортозамещения в ближайшие годы. Затем он перешёл к кульминации: использование «человеческого кластера» – десять заключённых, подключённых к нейроинтерфейсам, способных дать кратный прирост вычислительной мощности.

– Это зловеще, – перебил его президент, склонившись над документами. – Но если не мы – это сделают другие.

Генерал умолк. Президент поднял голову:

– Я даю «зелёный свет». Но без официального участия государства. Вся ответственность – на вас и Шмидте. Поняли?

– Поняли, товарищ президент, – ответил Иванов, чувствуя, как груз проекта утяжеляет грудь.

Виктор Иванов родился в провинции, в семье военных. С детства он привык к строю, к дисциплине и мотивации, где каждая ошибка – вопрос жизни и смерти. После окончания военной академии он участвовал в миротворческих миссиях, где видел, как информационные войны дают куда более разрушительные плоды, чем обычные пули. Проникнутый идеей «цифровой безопасности», он продвигался по служебной лестнице, избегая политических интриг и сосредоточившись на разработке кибернетических систем. Когда начали обсуждать гонку ИИ, он понимал: кто контролирует данные и вычисления, тот и диктует условия будущего мира.

Павел Шмидт, напротив, вырос в городе учёных, в семье физиков-ядерщиков. С детства он знал, что такая жизнь – цепь экспериментов и бессонниц. В институте биомедицинской инженерии он защитил диссертацию об анализе электростимуляции коры головного мозга, однако мечтал о прорыве, который перевернёт физику вычислений. Его первый крупный проект – создание искусственного протеза для парализованных пациентов – принёс ему славу, но закончился трагедией: один из добровольцев скончался от неконтролируемого электрического разряда. С тех пор Павел избегал публичности, работал в тишине лабораторий, где ему доверяли вершить судьбы чужих жизней.

Когда Иванов впервые обнаружил публикацию Шмидта о теоретической возможности «биокомпьютеров» из мозга, он понял, что нашёл исполнителя своей самой смелой идеи. Им обоим пришлось пожертвовать многим: генерал – репутацией «умеренного», научный гений – остатками моральных страхов. Но теперь назад пути не было: Россия вступала в новый, опасный этап истории, где граница между человеком и машиной стиралась окончательно.