– Как думаешь, – спросил Кутыптэ, – это два семечка проросли рядом?

– Может, – послышалось в ответ.

Кутыптэ улыбнулся. Он встал и отряхнулся от налипшего снега.

– Пойдём! – бодро сказал он и заметно повеселел. – Я зажгу факел, и мы растопим сосульки!

От переполнявшей радости Кутыптэ топнул ногой так сильно, как только смог. В тот же миг шипы задрожали и рассыпались в снежную пыль. Лицо мальчика озарила счастливая улыбка.

– Ты видел?! Это было так просто! Нет, ты видел? – радостно крикнул он и посмотрел вниз, где ожидал увидеть жёлтые глаза.

Манула рядом не было. Улыбка вмиг исчезла.

– Манул? – позвал Кутыптэ, и голос его упал, как ледышка в рыхлый снег.

Он резко обернулся и бросился к идолу.

На пеньке перед изваянием сидел Манул. Не смея вздохнуть, Кутыптэ подошёл ближе, рассматривая своего друга. Цвет его глаз больше не был ни жёлтым, ни даже зелёным. Это были глаза из дерева, да и сам он был вырублен из древесного ствола. Нос Кутыптэ покраснел.

– Ну зачем ты? Мы же были так близко…

Манул не отвечал. Кутыптэ с ненавистью посмотрел на деревянную фигуру идола, но глаза его уже погасли, и рассчитывать на ответ не приходилось. Истукан бесстрастно взирал в пространство перед собой.

Мальчик стиснул зубы, а в кулаке до боли сжал огниво. Потом подошёл к Манулу, погладил по голове и спине, обнял на прощание, утёр нос и побрёл к Особому дереву. Синие огоньки провождали его по пути. Он отмахивался от них, как от надоедливой мошкары, рычал и даже крикнул «Отстаньте!» Но избавиться от них так и не смог.

На небосводе дотлевал закат. Тягучие сумерки сгущались плотной массой, становились непроглядными, непроницаемыми даже для самого острого глаза. Чем ближе Кутыптэ подбирался к дереву, тем напористее становился ветер, что дул из расщелины меж стволов. Его ледяное дыхание жгло щёки, щипало нос и уши. Суровый натиск сбивал с ног и подкашивал, и мальчику приходилось что было сил одолевать его ожесточение. Кутыптэ падал то на одно, то на другое колено, зачерпывал валенком колючий снег, голыми ладонями без варежек зарывался в снежный покров, точно в горсть ломких иголок. Но продолжал идти.

Когда до подножия дерева оставалось несколько шагов, Кутыптэ обрушился на землю и замер. Ветер, точно того и ожидая, завёл над ним заунывную песнь. И хоть она не была похожа на колыбельную, так хотелось под её звуки закрыть глаза, свернуться, прижать к себе колени и подождать, пока вьюга укроет тебя белым пологом. «Приляг, – пел над ухом ветер, – отдохни. Не надо спешить. Всё уже позади. Ты уста-а-а-л. И остался один. Я укрою тебя. Отдохни».

Да, ветер прав. Сейчас, когда в небе истаяли последние краски заката, мальчик остался наедине с ледяным одиночеством. Он приподнялся и посмотрел перед собой. Вот она цель. Так близко. Нет, ветер неправ. Он не будет останавливаться.

Кутыптэ медленно полз вперёд, сжимая заиндевевшими пальцами сухой, точно зола, снег, не желавший таять от его прикосновений. Ветер хохотал, резвился и швырял во все стороны пригоршни белой пыли. Она налипала на ресницах и бровях, Кутыптэ вытирал её рукавом и полз дальше. Синие огоньки вились над ним, как рой беззаботных мотыльков.

А ветер не отставал. Что толкает тебя вперёд? – точно спрашивал он с каждым порывом. Почему ты не сдаёшься? Почему не повернёшь назад? Туда, где можно развести огонь в печи, вскипятить отвар из шиповника и укрыться от непогоды? Но мальчик не сдавался. Не потому ли, что был уверен: позади не осталось никого, кто вспомнил бы о нём, кто ждал бы его возвращения? Так, как ждала Ирика, когда не вытерпела и вышла навстречу?