Сорвал с моих ног обмотки и в ключ загнал, связал руки над головой, конец веревки через сук сосны, что над ручьем росла, перекинул, натянул и завязал, да так, что ноги хоть и в воде, а до дна не достают. Сорвал одежду, что на мне была.

– А это, – говорит, – доказательство того, что ты сбежала и в реке утопла.

Ещё мои груди пытался исцарапать, да не вышло у него ничего. Замерз ли или от злости обессилел, худого мне не сделал, так и уехал. Я пыталась раскачаться, опору найти, от чего совсем ослабла. Тело уже онемело и перестало чувствовать холод. А здесь пичуги, снегири целой стаей облепили все деревья вокруг моей виселицы, щебечут, свиристят, садятся мне на плечи, словно уговаривают: ты не засыпай подружка, не засыпай. А потом я, как в сон провалилась, и кажется мне, что я на поляне, солнечно так, люди всё мимо идут, и всех я их знаю. Отцы моих дедов, молодые и старые, те, что из века в век меня создавали. Каждый норовит меня коснуться. Старец явился, по волосам гладит и говорит:

– Не бойся девонька, смерть твоя в другом месте. Видишь, как тепло, ты приляг, отдохни.

В сознание я пришла через неделю. Ещё сутки сном для меня были Колины руки, лицо и жар от печи. Дня за три до казни, надо мной учиненной, Николая с сослуживцем командир части отправил в тайгу. Нужно было рысьи шкуры добыть для каких-то московских чинов. Та рысь, что они подранили, и вывела их на меня. Отнесли меня в охотничью избушку. Из того, что я будучи в беспамятстве шептала, поняли, что и кто такое со мной сделал. Решили, что лучше распустить слух о моей смерти. Коля при мне остался, а напарник его, под видом сообщить начальству, где и что с ними, в наш поселок отправился. Там с мучителем моим встретился, рассказал о погоне за рысью и якобы обнаруженном теле. Сказал ему, что опознать, мол, невозможно было, что за человек – зверье погрызло. То, что осталось, они якобы закопали в другом месте. Фридин такой новости был рад: как же, свидетели не лагерные, а красноармейцы. Тут же акт составил о побеге и гибели зэчки, заставил солдата для пущей важности и правдивости произошедшего поставить подпись в подтверждение на той бумаге. Так и списали Россию Ивановну в небытие.

Хозяином таежного зимовья, где Николай нашел мне временное пристанище, оказался охотник – старовер, да к тому же уроженец края Алтайского. Вот он-то меня, пока мой жених на службе находился, за два месяца и выходил. О нашей связи в воинской части, где служил мой будущий муж, никто не знал. Коля мой к этому времени уже курсы младших командиров окончил. Начальство и подчиненные к нему с уважением относились, так что, когда он командиру сообщил о приезде к нему невесты, с которой намерен создать семью, особых проблем не возникло при моем появлении в гарнизоне и оформлении бракосочетания. Единственный «липовый» документ о моей выдуманной личности, что изготовили знакомые Николая, ни у кого подозрений не вызвал. Так что стала я с тех пор Сибирцевой Софьей Ивановной.

А здесь и слух до нас дошел о смерти моего бывшего истязателя. Накануне мне привиделся сон, будто бы человек в яму падает, а там зверь. Так и вышло. Начальник лагеря был на охоте, за подранком-кабаном по следу шел, да и провалился в яму-ловушку для тигра, где молодая да голодная тигрица уже сутки томилась. На истошный крик охотники сбежались, да поздно. Вот тогда-то я и убедилась вторично, что на всезлодеяния есть суд божий.

Жизнь вроде бы мирная, спокойная наладилась. Через год я родила дочку, в начале тысяча девятьсот тридцать девятого года обрадовала своего мужа рождением сына. Да недолго наше счастье продолжалась, началась война с Финляндией, куда Николая в числе других отправили. В тех боях с белофиннами мой супруг был награжден за мужество и героизм орденом Красной Звезды. Уже в конце той проклятой войны при взрыве мины муж ноги лишился, так что ранней весной тысяча девятьсот сорок первого года мы всем семейством возвратились в Сибирь. Михайловка к тому времени стала колхозом. Моська, распутничая, поймал дурную болезнь. Ослепшего и гниющего, его в Бурятию к ламам свезли, где прокаженных лечили. Сын же его, будучи пьяным, в бане заживо сгорел. Опять же, это новостью для меня не было, но и не радовалась я тому, в душе-то не было мести. Только с той ночи, когда онемевшая от боли, холода, унижения висела над Ключом, я видеть окружающих по-другому стала. Иной раз вижу человека, малознакомого даже, а на нем вроде тени что-то, а потом узнаю, что он умер. Позже поняла, что на добрых лицах той тени нет, она у тех, кто зло несет. Началась война с фашистами. Николая, как инвалида, на фронт не взяли, избрали его председателем нашего Михайловского колхоза, а меня в числе других мобилизовали на угольную шахту в Кемерово, назначили бригадиршей среди девчат. Нас глубоко в шахту не пускали, было много разных аварий. За неделю до конца срока отработки от предчувствия какой-то беды, я потеряла сон и аппетит. В тот день девчата в штольне обедать расположились, а я себе места не нахожу, и, будто кто за руку меня взял и к вагонеткам привел. Не знаю, почему, тормозные башмаки под колеса ставлю, а в ушах будто шум от воды стоит. Никогда молитву в себе не оставляла, а тут встала, отвернулась от всех и давай про себя молиться святителю Николе. Вернулась сама не в себе, подружки мои – в стороны, так как им стало страшно от моего вида. Кайлу держу с диким лицом и не своим голосом кричу. В тележки всех подружек загнала, тут-то вода и хлынула из соседнего забоя. Не окажись мы в ту минуту в коробах, да не будь тормоза, всех бы под уклон в тупик смыло и водой накрыло. В несколько мгновений мы по горло оказались в воде, но остались живы. В темноте, не зная времени, двое суток сидели, пока вода в почву не ушла. Начальство уж и гробы заказало, нашим родственникам отправили сообщение о гибели. Когда нас наверх подняли, мы от пережитого впали в дикий хохот. Вот так меня третий раз вода окрестила.