Развод проводили без начальника. Видно, здорово я его поранила, если нужно было швы накладывать. Всё как обычно шло, только, когда конвой меня поставил в последней рабочей группе с краю, поняла – по приказу начальника сделают мне «паровозик». Страшное по дикости и изуверству наказание, за которое никто не несет ответственности. Обычно обреченных, подобных мне, охранники при встрече с мужской колонной как бы случайно выталкивали женщину в эту злую, дышащую звериной похотью, толпу. Какая женщина после этого могла выжить и, вообще, дальше жить? Перед тем, как тронулись, я впервые на людях перекрестилась. О чем думала – не помню, только почудилось, что батюшка, матушка с дедом рядом идут. Уверилась, что не посмеют меня тронуть. Так оно и случилось. Зная, кого хотят охранники отдать на растерзание, все встречные мужские колонны отступали в ещё не растаявший глубокий снег, да так, что охранники и не рискнули исполнить тот приказ. Как потом рассказывали, в одном месте блатные пытались заполучить меня, да только мужики оттеснили их в средину. Так и не подпустили к краю, пока наша бригада не прошла. А в следующие дни уже и охрана не посмела трогать.

Занедужила я от всего этого, уже и топор не поднимала. Одним дышала и жила, что Коля рядом. По распоряжению начлага за симуляцию на работе меня посадили в изолятор. А там уже полностью его власть: уморить голодом, до смерти ли забить, всё ненаказуемо. В одну из ночей, я, словно предчувствуя скорую кончину в этом каменном мешке, непрестанно молилась Христу Спасителю, Матери Божьей, святым. И стало мне как-то безразлично, что сотворит со мной этот нелюдь. А ведь, как бы ни было, а существо я женского рода, и каково мне всю эту несправедливость переносить, когда уже совсем сердце холодило от окружающей мерзости, низости, появился фальшивый дьявольский свет маяка:

– Что, мол, девонька стоит тебе сказать только «Да» жаждущему твоего тела, как все переменится, и ты в тепле, накормлена, защищена от похотей и издевательств всех остальных в этом логове зверей и овец.

Вот здесь-то и спасала от искуса память рассказа моего деда о боярыне Морозовой, которая не несколько дней, а много лет провела в холодной яме. Как эта хрупкая изнеженная женщина из рода царей перенесла весь этот ужас, а я за непонятные мне грехи мои всего-то лишена свободы передвижения, но живу среди, хоть и обреченных и злых людей, но вижу солнце, небеса и у меня есть Коля, моя надежда и мое спасение. Получается, что муки-то мои – ничто, а радость моя расцвела и забрезжила тем рассветным утром, и свет Христов наполнил меня, и я решила: будь, как будет.

Рано утром, еще по темноте, Фридин заявился в камеру пьяный. Смотрю на негодяя спокойно, без страха, а он глаза отводит. Дико матерясь, начал бить куда попало, волоком до саней дотащил и решил увезти, как я потом поняла, в долину Белых ключей, где даже в самые сильные морозы ручьи парили. Торопился палач свершить насилие в утреннем тумане, чтобы воховец с вышки не рассмотрел жертву. Предрассветная туманность, обычная в этих дальневосточных северных широтах, пару часов белесой плотной пеленой скрывает солнце. И вдруг природа изменила своей сущности, яркий свет, пронизав эту белую заволоку, окатил своим свечением всю округу, лучи ниспослали с небес такое тепло, что кровь моя, охладевшая было, забилась, застучала быстрее, наполнила тело великой силой, что умирать при божьем светиле то же, что и на миру, не так страшно.

Привез он меня на Белые ключи и говорит:

– Ты в Бога веришь, так предал он тебя на смерть лютую. Я пока здесь за Бога и за дьявола.