Со временем Лайзе наскучили зеркальные войны. Она почти перестала обращать внимание на отражение и лишь изредка заглядывала в зеркало, чтобы с грустью убедиться: враг ещё жив.

На примере кошки я поняла, что следует получше узнать своих врагов перед тем, как желать им зла.

«Нырнуть в сугроб каждый мечтает!».

Так рассуждала я, с задором глядя на Лайзу. Она ничего не подозревала и спокойно обнюхивала ледянки, от которых ещё веяло холодом с улицы.

– Пойдем, я покажу тебе зиму. Ты не представляешь, какое это чудо! – сказала я и сунула котёнка за пазуху.

Лайза начала дрожать от страха, потом уползла внутрь шубы и в конце концов уткнулась мордой мне подмышку.

– Ахаха, Лайза, щекотно же! – я неуклюже спускалась по ступенькам, подёргиваясь от смеха.

Вняв моей просьбе, Лайза протекла в рукав, и вскоре её усы показались из манжета. Погода стояла замечательная: то комфортное время, когда земля ещё укутана пушистым снегом, а воздух уже по-весеннему прогрет.

– Вылезай, ты оттуда ничего не увидишь. – я попыталась аккуратно вытащить кошку.

Не тут-то было! Лайза намертво засела в рукаве. Уговоры на неё не действовали. Со стороны казалось, будто я разговариваю с собственной варежкой. Пытаясь вытряхнуть кошку из шубы, я, неожиданно для себя, исполнила замысловатый шаманский танец. Не хватало только бубна.

Усилия оказались бесполезны, что ещё более укрепило моё сходство с шаманами. Я вынуждена была признать поражение в сражении за насильственное кошачье развитие.

«В следующий раз…», – подумала я и потащилась домой. Опыт не удался.

Но тут на помощь Лайзе подоспела весна. Она по-хозяйски взялась наводить свои порядки: расчистила небо от туч, растопила сосульки и наказала солнцу не только светить, но и греть. Мы радостно предвкушали скорую поездку на дачу. Там Лайза впервые увидит траву, услышит птиц и ступит лапами на тёплую землю… Нам не терпелось стать свидетелями пробуждения в животном древних инстинктов, заставляющих каждую клетку тела откликаться на зов предков.

У подъезда уже урчала машина. Её безмятежный вид предвещал лёгкий путь и решительно не совпадал с нервозностью, в которую, как обычно, погрузился папа за рулём. А кошка отнеслась к автомобилю с олимпийским спокойствием и охотно обнюхала салон. Она не утратила своей детской доверчивости, принимая лучшее в людях за должное.

…Наконец мы втиснулись в узкую аллею и остановились у небесно-голубого двухэтажного деревянного домика. Он будто улыбался нам открытым балконом второго этажа, окаймленного ветхими декоративными зубчиками. В лихие времена двойных дверей с засовами заборчик смотрелся как чистый сюрреализм, если не как утопия.

Родители открыли калитку, расшатанную и чёрную от старости. Та приветливо скрипнула в ответ и устало прилегла на ствол ирги. Мы зашли и выгрузили вещи на придомовую дорожку. Туда же была высажена и Лайза. Она застыла, как истукан там, где её пристроили к дорожным тюкам, и ничем не выделялась среди окружавших её неодушевлённых предметов. Только с интересом вращавшиеся глаза выдавали живое существо. По негласной договорённости мы старательно не обращали на кошку внимания, давая ей освоиться.

Спустя некоторое время тюки были благополучно занесены в дом. Лайза, словно почувствовав себя неуютно вне полюбившейся компании, последовала за ними. При этом она никла к самой земле, напоминая пушистую гусеницу. Под крышей ей стало намного спокойнее. Члены её тела вновь обрели подвижность и способность переносить хозяйку в пространстве. За полдня оба этажа были исследованы вдоль и поперёк. При этом у нашей горожанки не возникло ни малейшего желания выглянуть во двор. Напротив, она облюбовала скамейку на кухне, поближе к плите, улеглась и приняла завершённую шарообразную форму. Вокруг же плиты, пытаясь вернуть технику к жизни, сновала мама. Она излучала тепловой энергии больше, чем сам предмет её трудов, – лицезреть такое, действительно, куда увлекательнее, чем безмятежный внешний мир.