, часы впервые показали 00:00.

Ноль. Не конец. Начало.

Через месяц он пришёл обратно. Хотел вернуть часы, но лавка исчезла. На её месте – мокрый асфальт, ни одной таблички. Он стоял под дождём, с часами в руке, и смотрел в пустоту, как в зеркало.

Потом засмеялся. И пошёл.

Часы шли назад. Но теперь – не к прошлому. К моменту, где он снова стал собой.

Когда Лейла впервые увидела лавку, ей показалось, что это мираж. Всё вокруг было слишком обыденно: супермаркет, прачечная, вывеска турагентства с облезшими буквами. И вдруг – «Лавка Марселя», словно вкрапление из чужого века. Но не старая – нет. Скорее, вневременная.

Лейле было тридцать шесть. За плечами – спектакли, которые не случились, роли, которые ушли другим, и боль, которую она научилась прятать за сценическим светом. Сейчас она преподавала актёрское мастерство подросткам, хотя сама почти не верила в собственную игру. Ни в театре, ни в жизни.

Она вошла без цели. Просто… хотелось спрятаться от города, людей и себя.

Внутри пахло ветхой бумагой и терпким деревом. И – ладаном? Или дождём? Смешение запахов, как и предметов, не поддавалось логике. Тут были игрушки, маски, свёрнутые карты, банки с перьями, книги без названий. И – тишина, такая глубокая, будто сама лавка дышала, но не шумела.

Марсель появился, как всегда, беззвучно.

– Вы ищете что-то, чего не помните, сказал он, не спрашивая имени.

– А вы – угадываете? – усмехнулась она.

– Я просто умею видеть тень, которую человек сам в себе прячет.

Он протянул ей маленькую катушку – старая магнитная лента, плотно намотанная, без подписи.

– Это фильм? – удивилась Лейла.

– Это вы, – ответил он.

Дома она долго не решалась прослушать. У неё не было магнитофона – и она подумала, что это даже к лучшему. Но на следующий день, проходя мимо лавки, снова увидела Марселя – теперь он стоял у двери с чемоданом и держал в руках старый переносной проигрыватель. Молча протянул. И исчез внутрь.

Ночью, заварив чай, она включила устройство. Сначала – тишина. Потом – слабый треск. И… голос.

Детский. Её собственный.

«Я буду актрисой. Я хочу, чтобы люди чувствовали. Даже если будет больно – я всё равно хочу.»

Голос девочки. Уверенный. Целый. Без страха.

Лейла замерла. А затем голос сменился: отрывки репетиций, смех за кулисами, шёпоты на записях, аудиописьма, которые она, вероятно, когда-то оставляла себе. В момент, когда ещё верила в мечту. Во что-то большее.

С каждой минутой в её груди шевелилось то, что давно не отзывалось: жажда, гнев, смелость.

На ленте не было трагедий – только жизнь, которую она отдала в залог реальности. Где за удобство платят памятью.

И в конце – тихий шёпот.

«Ты ещё можешь. Если не боишься слышать себя. Но перемотать можно только один раз.»

Она поняла – если сейчас выключит, то всё останется, как было. Если нажмёт «перемотать» – не вернётся. Лента даст ей возможность прожить один день из прошлого по настоящему. Не как воспоминание, а как шанс.

Лейла нажала.

Она проснулась в гримёрке, пахнущей пудрой и пылью. За дверью – сцена. Люди. Афиша: «Моноспектакль. Лейла О.»

Сердце билось так, как давно не билось. Не тревогой – живым трепетом. Как перед прыжком в воду с высоты.

Она вышла. И сыграла. Не так, как учат. А как будто наконец вспомнила, кто она. Не ради зрителей. Ради себя той, что записала голос на ленту.

Когда занавес опустился, она знала – больше не вернётся в преподавание, где прячется. Завтра будет сложно. Но она снова на сцене.

А утром – снова её квартира. Плеер молчал. Лента заела. Она вытащила её – и увидела: вместо ленты внутри – ткань. Узкий, выцветший лоскут. Как из костюма. На нём была вышивка: