Потом шкатулка замолчала. Навсегда. Просто однажды перестала реагировать. Как будто всё нужное – уже было сказано. Или услышано.

Они попробовали открыть механизм – ничего не нашли. Только выгравированную на внутренней стенке фразу:

«Музыка – это память сердца. Даже если разум хочет забыть.»

Через пару месяцев Лора вернулась в переулок. Но лавки не было. На её месте – кирпичная стена. Как будто её никогда не существовало.

Она улыбнулась. И обернулась.

В отражении витрины, где раньше был вход в «Лавку Марселя», она увидела себя. Не женщину с кулаками. А женщину с открытыми ладонями. Готовую держать – и отпускать.

Когда дверь «Лавки Марселя» открылась, в проёме возник мужчина с лицом человека, который уже всё потерял. И всё же зашёл.

Его звали Виктор. Пятьдесят три. Успешный – в прошлом. Раньше – владелец двух ресторанов, теперь – никому не нужный консультант, разведённый, отдалённый от сына и самого себя. Лицо не было уставшим – оно было… опустошённым. Как будто в нём уже давно не жил человек. Только функция.

Он оглядел лавку: пыльные часы, полки, лампы с тёплым светом. Что-то в этом месте дышало иначе. Не современностью – но и не стариной. Вечностью.

– Я ищу подарок, – произнёс он почти механически.

Марсель, как обычно, не ответил сразу. Он стоял у дальней стены, облокотившись на деревянную лестницу, с которой, казалось, наблюдал за людьми, даже не поворачиваясь.

– Кому? – спросил он, не меняя позы.

– Себе, – после паузы сказал Виктор.

Марсель кивнул – коротко, будто что-то подтвердилось. Затем снял с полки карманные часы. Стекло мутное, корпус латунный. Циферблат – обратный. Цифры шли справа налево. Стрелки – назад.

– Эти часы не измеряют время, – сказал он. – Они возвращают его. Но не как ты думаешь.

Виктор рассмеялся – сухо.

– Если они умеют стирать ошибки, я беру.

– Они не стирают. Они показывают, когда именно ты решил, что жизнь кончилась.

Виктор носил часы не потому, что верил в них. Просто не хотел выбрасывать – заплатил, как ему показалось, немало. Но с первого же дня часы стали странно «вмешиваться». Он просыпался в 7:30, а часы показывали 3:14. Уходил с работы в 18:00 – часы шли к 10 утра. Он стал замечать: в моменты, когда ему удавалось смеяться – часы ускорялись. Когда он возвращался к привычной горечи – откатывались назад.

Однажды он застрял на одной цифре – 12:06. Часы остановились. Ни туда, ни сюда. Несколько дней подряд. Он почти не спал, всё смотрел на них. И наконец, в одно утро, когда не выдержал, пошёл в старую квартиру, где раньше жила семья.

На стене ещё висел криво вбитый гвоздь. Под ним – белое пятно. Когда-то там стояла фотография, которую он снял после развода. На фото была его жена, сын и он сам, смеющийся, будто не знал, что через год потеряет их обоих – не смертью, а равнодушием.

Часы в руке тикнули. Назад. До 11:58.

Он стал возвращаться туда каждый день. Не для того чтобы вернуть – а чтобы помнить, что тогда он не боролся. Просто смирился. Как с переменой погоды. И позволил себе исчезнуть из жизни близких. Не одним поступком – серией промедлений, упущенных слов, отказов от честных разговоров.

И вот теперь часы возвращали его не в прошлое, а в причину. Стрелки отматывали не хронологию, а момент, когда он решил быть несчастным.

Он стал замечать и другое: утром, когда звонил сыну – стрелки шли вперёд. Когда просто работал – стояли. Когда начинал осуждать себя – отматывались. И в один вечер, когда он нашёл в телефоне старое видео с сыном, смонтировал короткий ролик и отправил ему с подписью «я всё ещё помню, как быть с тобой»