Лагранж номер пять Николай Патрикеев
Точка Лагранжа
А вы знаете, приятно, черт возьми, быть первым. Ну понятно, Гагарин, Армстронг, который первый на Луне, Колумб наконец… Но ведь кто-то первый испытал, например, пенициллин – не придумал, а именно испытал, на себе. Кто-то купил Форд-Т и стал первым автолюбителем. Кто-то первым попробовал гамбургер. История их не помнит. Кстати, насчет гамбургера – на месте Макдоналдс я бы раскрутил этого человека и доказал бы, что только благодаря бигмакам и Кока-коле он стал председателем совета директоров какой-нибудь горнорудной компании. Что стоит рекламному отделу Макдоналдс купить небольшую горнорудную компанию и поставить туда своего председателя…
Ну ладно, я отвлекся. Я тоже стал первым. И мое звучное имя – Василий – как и имя Билла, будет прописано в энциклопедиях, в отличие от пожирателей гамбургеров. Мы с Биллом стали первыми обитателями станции Лагранж-5. Строго говоря, всей станции пока – жилой модуль, научный, оранжерея и модуль управления, он же центральный, с кучей стыковочных узлов. Но это абсолютно не важно: флаг поднят, приказ подписан, и мы заступили на дежурство.
Пару слов о том, что такое Лагранж. И тем более пять, хотя наша станция первая. Лагранж предсказал пять точек в системе двух больших космических тел (например, Земля – Луна), в которых маленькое тело (космическая станция) сохраняет свое положение относительно больших тел, не затрачивая энергии.
Итак, в точке Лагранж-5 повешена (подвешена) космическая станция. Мы ее первые обитатели. Мы: я – бортинженер, знающий, как этой посудиной управлять; Билл, биолог – двухметровый детина с застенчивой улыбкой и кулаками убийцы; а также обитатели оранжереи: бобы, ромашки и прочий укроп.
Мы перешли в модуль управления. Билл сразу рванул к своей любимой капусте, предоставив мне распаковывать наши пожитки. Что ж, раз я не самый великий ботаник в окрестностях Луны, а всего лишь самый великий механик (ввиду отсутствия конкурентов), займусь распихиванием шмоток. Чтоб вы понимали, на Лагранж можно взять ограниченное количество вещей. Их измеряют в граммах. Каждый грамм – примерно 1000 долларов США (стоимость доставки). Поэтому зубные щетки, бритвенные наборы и прочие принадлежности были утверждены высочайшей комиссией и в плане раскладки сложностей не представляли.
Я картинно повисел у иллюминатора, хмуря брови и шевеля челюстью, как бы наблюдая за Луной, а потом принялся за работу. А что поделаешь: одно из условий контракта – нас постоянно снимают, а потом из этого сделают фильм. Причем телекомпания платит больше, чем Международное Космическое Агентство, которое нас сюда и закинуло. Я увлекся распаковкой багажа и забыл телевизионные обязанности, то есть не вздыхал картинно, поднимая очередную тяжесть, и не смахивал пот со лба, опаляемого безжалостным Солнцем. Тяжести у нас, правда, нет, есть масса, а Солнце находилось с другой стороны станции. Телекомпании это было все равно. Через неполные пять минут на связь со мной вышел Генеральный Продюсер чего-то-там, и четко и понятно объяснил мне про контракт и про последствия его неисполнения. Эх, на службе бы нам так объясняли – я не про последствия, а про боевую задачу…
Ну ладно. Я вернулся к стыковочному узлу, выпятил челюсть, схватил очередной ящик и отправился в путь к жилому модулю, не забыв напрячь бицепсы. В невесомости это выглядело, наверное, здорово. Пролетая мимо иллюминатора, я затормозил, и, приставив ладонь козырьком ко лбу, уставился на Луну. Вот тут-то все и началось.
С поверхности Луны медленно всплывали какие-то светлые шарики, один за другим, выстраиваясь в цепочку. Медленно и величаво, как пузырьки в шампанском, шарики отправились куда-то в сторону Земли. Реакция у меня хорошая (с другой в космонавты не берут): бросив ящик, я рванул к пульту управления. Врубив все внешние камеры, я заорал по громкой связи:
– Билл, ты это видишь?!
По моим прикидкам шарики были метров триста в диаметре и двигались с постоянной скоростью. Я насчитал 9 штук.
– Вижу – спокойно отозвался Билл. – Чего ты орешь, нас же предупреждали.
Это да, нас предупреждали.
До нас так далеко в космос забирались только астронавты миссии Аполлон. Все околоземные орбитальные полеты проходят на высоте 100-200 км от Земли, то есть в сильном магнитном поле Земли. Луна же находится на расстоянии около 400 000 км. Как известно, все астронавты, начиная с Армстронга, видели что-то непотребное. Вот реально его (Армстронга) первые слова после прилунения: "Они огромные сэр! Громадные! О мой бог! Вы не поверите в это! Я говорю вам, что другие внеземные корабли здесь, они выстраиваются на отдаленной части Луны на краю кратера! Они на Луне и наблюдают за нами!". Разумеется, астронавты снимали все это на пленку, но при проявке ничего обнаружено не было. Причем с увеличением времени пребывания вдали от Земли галлюцинации усиливались, и, самое странное, люди видели одно и то же.
Что увидели астронавты Аполлона 17, осталось глубоко засекреченным (я даже сейчас не могу об этом рассказать), но миссии за номером 18, 19 и 20 отменили, хотя уже были построены космические корабли и лунные модули.
Возникла гипотеза, что есть некое космическое излучение, от которого мы защищены магнитным полем Земли, и которое в глубоком космосе наводит стойкие галлюцинации. Одной из наших с Биллом задач было проверить: галлюцинации – это свойство именно Луны или вообще космоса.
Я связался с Землей. Земля, естественно, ничего не наблюдала, ни по нашим камерам, ни в свои телескопы. Ну и ладно. Нам бы две недели продержаться, а там смена. Хотя на космодроме стоит полностью готовый к старту спасательный корабль, готовый в любую минуту броситься к нам на помощь. Ну как в любую минуту: готовность к старту – сутки, и еще сутки до нас лететь… Да, что-то я раньше времени о спасателях размечтался. Работать надо!
Началась работа. Билл пропадал в оранжерее, я же запустил все функции жилого модуля и потратил два дня на настройку оптимальных параметров, как-то: температура, давление и влажность воздуха, содержание в означенном воздухе кислорода и углекислого газа; работа системы пылеудаления и, извините, корректная работа туалетов. Не скрою, наибольшее удовольствие мне доставила проверка на себе банного комплекса – смесь парилки, душевой кабины и пылесоса.
За эти два дня в ближайшем космосе творилось черт знает что: летающие тарелки совсем распоясались и стали подлетать вплотную к станции. Тарелками я их называю по привычке – вообще-то они представляли собой здоровенные сферы, покрытые всякими неприятно шевелящимися отростками. Эти сферы завели гнусную привычку зависать рядом, выдвигать нечто вроде трубы диаметром около метра и приникать этой трубой к нашим иллюминаторам. На конце трубы было что-то вроде здоровой линзы, то есть за ней все расплывалось, но периодически к линзе приникали маленькие (сантиметров восемьдесят) зеленые человечки и наблюдали за нами – вот тогда зеленых можно было рассмотреть во всех подробностях. Понятно, что это были галлюцинации, но интересно, что у нас с Биллом даже подробности совпадали. Телевизионщики сходили с ума – они-то ничего не видели. Их главный был готов лететь на станцию лично – остановила его только явная бессмысленность такого шага: камеры ничего не фиксировали, а на слово работнику телевидения никто не поверит.
Перелом наступил на третий день, когда я перешел в научный модуль. Вскрыв панель очередного блока, я невольно отпрянул и тут же врезался головой в условный потолок – невесомость, однако. За панелью, свернувшись кольцом, лежала змея – не так чтобы большая, места в электронном блоке не много – но очень мерзкая. Я с детства боюсь и ненавижу змей, хотя они мне отродясь ничего плохого не сделали. Это что-то иррациональное – даже если змею показывают по телевизору, я переключаю программу. Змея, похоже, была дохлая. Я схватил какую-то штангу, мусорный мешок, запихнул туда змею и выбросил мешок в утилизатор. И тут до меня дошло – надо было звать Билла, он все-таки биолог, да еще с мировым именем, если верить его словам.
Билл висел в странной позе, как бы сидя на корточках, и задумчиво смотрел внутрь развороченного пылесоса (таких в оранжерее было несколько, для сбора мертвых листьев и прочего мусора).
– Что? – спросил я.
– Пауки – коротко ответил Билл.
– И где?
– Как видишь, нету.
– А у меня змея.
– Это очень интересно – абсолютно равнодушным голосом сказал Билл.
– Что будем делать?
Мы попытались связаться с Землей, но по всем каналам было только невнятное шипение. Я вспомнил свою змею, и меня опять передернуло. С телевизионщиками связь была, но через слово. Кое-как они объяснили, что на Солнце сильная буря и со связью могут быть проблемы.
– Проблем… – задумчиво пробормотал Билл.
Я предложил посмотреть записи камер – до этого у нас времени не было, мы верили на слово Земле, что ничего не происходит, а у нас глюки, пусть и не простые.
Просмотр нас потряс – камеры фиксировали ВСЁ – от первых шариков до практически стыковки зеленых со станцией. Так кто кому врет? Билл кинулся к пульту связи – шипение по всем каналам.
– Слушай, если у нас совместные галлюцинации, так может и то, что на записи все есть – нам только кажется? – неуверенно предположил я. Великий биолог посмотрел на меня как на амебу простейшую, которую и препарировать-то не интересно, и ничего не сказал.
